Читаем Спящие от печати полностью

Спящие от печати

Сидеть на жёстком хребте ей неловко, неудобно, шатко. Но слезть Нюрочке с осла уж нельзя − до самого последнего рокового мига, который намечен там, за весенней степью, совсем нездешней... А шерсть деловито бегущего животного так чиста, что видно в ликующем весеннем свете каждый волосок − белёсый, желтоватый, красноватый, серый... Неуклонно, неостановимо бежит осёл мелкой деловитой трусцою, неизбежным путём...

+ + +

− Здоров ты дрыхнуть, задержанный! Как я погляжу…

− Не жалуюсь, − приподнимается Иван Бирюков на топчане и садится.

− Начальник спит, задержанный спит… А у меня в Германию лучший школьный друг уехал, между прочим! В качестве сына репрессированных, − громко зевает милиционер, прохаживаясь. − Он один из всего класса пламя изо рта выпускать умел. Дунет на перемене − и учителя врассыпную… Перед отъездом комбайнером в Пригородном совхозе работал. Вкалывал, как бешеный. Ручищи чёрные были до локтей, даже со стиральным порошком не отмывались. И пальцы − в трещинах, от земли. Он их солидолом залечивал. Но не помогало!.. Ну, вот, а теперь звонит. Белыми руками. Кричит, бедолага, из города Нойенхагена: «Рассольцев! Я здесь − как в плену. Кругом − немцы!!!» Представляешь?

− А что? Сам не немец? − бормочет Иван спросонья.

− Немец, только русский. Рудольф, блин, а языка не знает… Дом на Западе получил − с коврами, с машиной. Но... сплошная кругом Европа! Там радости − нет: одни удовольствия… Мальборо курит, перед коньяком сидит, в трубку орёт: «И на хера я сюда приехал?!» …Назад, в Пригородный, хочет: «Пускай в нужде, но − дома!» А я говорю: «Не едь. Там тоскуй, в одиночку». Я бы от такой тоски ни за что не отказался… Немцы, конечно, своих берегут! Обеспечивают. Не то, что мы. У них − всё пучком, у побеждённых. А нам, Бирюков, надеяться не на кого. Кто на своих понадеялся, тот уже пропал… Да! Ветер летит, куда хочет. И дует он − не в наши паруса!

− А в чьи… − уплывает сознанье Ивана из яви против воли.

− Он дует в паруса международной мафии!.. Но ветер − категория не постоянная. Учитываешь, Бирюков? Тут − философия! Спи… А вот, ещё Лейла с нами училась, арфу на досуге щипала, пока с мужем не разошлась. Так эта грузинка грузин ругала. На чём свет стоит! За то, что из беды друг друга плохо выручают. Сплочённость, значит, местами у них отсутствует, Бирюков! Представляешь? Связки надёжной между людьми нет... Лейла сказала: «В посольстве навру, что я − еврейка, в Израиль лучше уеду, они своих не бросают». У тех всё пучком. У немцев и у них... Как ты думаешь, Бирюков, евреев обмануть можно? Или нет?

− Не знаю... − засыпает сидя Иван. − Не пробовал...

− Правильно, где тут их в степи найдёшь… А вот, если я, допустим, скажу, что я не Рассольцев, а Рассель?

− …Кто − Рассель?

− Кто-кто… Ладно, спи.

Дальше сержант рассуждает сам с собою, прохаживаясь в полумраке от стены к стене и совсем не замечая того, что пламя керосиновой китайской лампы возле спящего начальника там, на посту, давно чадит и потрескивает, отбрасывая пляшущий оранжевый отсвет в просторный дверной проём.

− …Ну, с фамилией прокатит. Допустим, бормочет он. − А смысл? Махнёшь по неосторожности сто грамм на берегу Мёртвого, зато тёплого, моря − и расколешься. Начнёшь доказывать, кто самый великий народ. Возможно, и с кулаками… Да, швах наше дело! Как сказал бы Рудольф.

+ + +

В виденье, которое открывается этой ночью, его, Ивана, нет. Опять − оно. Льётся свет ласковый, нездешний. И Нюрочка в рваных синих сапогах, поджавшись от неудобства, едет на тряском осле, лицом к хвосту... Но глухой топоток издалёка нарастает в степи − мелкий, частый, дробный. И длинный, от горизонта − до горизонта, ряд бегущих ослов появляется в весеннем утреннем свете. Они вышли без седоков. Они следуют неотвратимо − за тем ослом, который увозит испуганную Нюрочку к месту предначертанному, неведомому, страшному. И степь цветёт и благоухает...

− Говорят, Бирюков, на какой-то совхозной ты женился? На деревенской?

− Ну.

− А я, все три раза, на городских, − вздыхает, потирает руки милиционер. − По молодости нравилось начинать жизнь сначала. Набело! С чистого листа. Любил жениться!.. И каждый раз одно и то же. Каблуки, помада, улыбка − и трындец: разговаривать не о чем... А ты? Разводиться думаешь? Или пока не созрел?

− Нет, − утыкается в воротник задержанный Бирюков.

− На городскую, значит, менять не торопишься? Эту, свою?

− У меня другой не будет.

− А у неё? − хохотнул милиционер. − Как насчёт другого?

− И у неё. Не будет.

− А если богатый позовёт? Который водяру сумкой не таскает? В кутузке не кантуется?

− Не пойдёт она, − хмурится задержанный Бирюков.

− В красивую жизнь?!.

− Исключено.

Крякнув недоверчиво, милиционер делает что-то вроде зарядки − слегка приседая, притопывая, передёргивая плечами.

− Красивая хоть? − спрашивает он сквозь решётку.

− Не знаю.