Спящие от печати

− Старуха велела по-хорошему жить! Эй? По-соседски... Почему не отпираешь?.. На иглу сядет волчонок. Этого хочешь?.. Мой брат сам подсел, твоему волчонку − поможем. Со временем. Кайфовать будет, балдеть... Решай давай!

Крепче сжимает Нюрочкина рука в кармане тяжёлый металлический шар, перенимающий тепло её − и тревогу, сдавленную до немыслимой плотности. Ещё немного, и плотность металлического ядра станет так велика, что улетит в обидчика сама собою.

− Открой, сказал! − стучит по двери бандит, теряя терпенье. − Совсем уважать не хочешь, да?

Если слабая женская рука не сумеет удержать при себе шар, то, перегревшись, металл выйдет из-под управления − он улетит в висок притеснителя... Уплотнившаяся материнская стальная тревога поразит притеснителя насмерть... Любого, кем бы он ни был...

− Откроешь? Нет?..

Нюрочке надо быть сильнее своей тревоги − чтобы удержать блестящий шар. Нюрочке надо быть спокойней себя − чтобы шар не перегрелся в руке... Нюрочке надо быть...

Дёрнулась ручка двери и уже провернулась. Но... металл не должен стать сильнее Нюрочки, стиснувшей тревогу в руке.

+ + + 

− Вот! Куришь ты здесь, в тесноте! Зачем?! − раздаётся в коридоре крик Тарасевны, вдруг вернувшейся с улицы. − Там − ребёнок грудной, у меня − внучка в комнате. А ты что делаешь? Кругом щели...

− Я везде хозяин! − ворчит бандит. − Курю, где хочу. Где не хочу − не курю.

− А венки если загорятся? Подожжёшь барак, её муж тебя убьёт. Он ведь придёт с минуты на минуту! − храбро врёт учительница в коридоре, уже постукивая шваброй по полу. − В прошлый раз без него ты набезобразничал, венки посшибал, истоптал. А ну, если он узнает? И что начнётся? Поножовщина, а там − суд.

− Я руки не мараю. Другие справятся. Скоро.

− Почему соседке прохода не даёшь? Я же милицию никогда не вызываю, по-доброму с тобой говорю, как умному человеку: прекращай.

− Сегодня вызовешь, завтра я в твоей квартире жить буду. В милиции наши люди есть! Везде есть!.. Вернётся скоро Бирюк её, говоришь? − лениво посмеивается бандит. − Посмотрим! Успеет или нет... Ночь тёмная будет... Сам на нож наткнётся в овраге. Тогда не выскочит, наверно.

Но тут парень взвыл так, что Нюрочка вздрогнула. То охаживал его в коридоре хромой старик-азиат. Лупил внука посохом по хребту, выкрикивал высоким голосом, похожим на клёкот, ужасные нерусские ругательства, искажая от гнева слова:

− Не приходи! Нога твоя тут зачем? Бандит, понимаешь... У-у, дрянная порода. Сволочь…

Наконец опять хлопнула общая дверь − на улицу. Шум отъезжающей чёрной калоши удалился вскоре от барака, стих совсем. И Нюрочка перестала сжимать тяжёлый шар. Она вытерла пот со лба.

Опять спас её старик. Прогнал наглого, постылого. Пахнущего сырым мясом − выставил, поколотил…

− Видишь? Хорошо всё, Саня, − гладила вчера вечером Нюрочка притихшего младенца, замершего от опасности, и застёгивала халат на груди. − Тебе спать надо... А я со стола уберу потихоньку. За венки сяду... Дедушка бы только этот подольше пожил! Чужой, старенький совсем, а видишь − защита нам. Помрёт если, как бы не наплакаться нам с тобой досыта... На кого надеяться нам, Саня, когда одни мы дома остаёмся? На дедушку твоего с ружьём? Очень правильный дедушка у тебя. Только вот ружьё у него − кривое… И всё-то у нас кривое, Саня. Всё…

+ + +

Но кривое было не всё. Раздался лёгкий стук в дверь.

− Можно ли нам? – ввела Тарасевна за руку внучку девяти лет. – Вот, Полина, посмотри, какой маленький тут у нас, в бараке, народился.

Полина была девочка приветливая – в коричневом платье вельветовом, длинном, причёсанная гладко, на пробор, – и стеснялась проходить. Однако на красное личико Сани посмотрела всё же издали, привстав на цыпочки.

– Хорошенький… − неуверенно сказала она, теребя косицу.

Нюрочка обрадовалась Полине и тоже полюбовалась своим Саней.

– Ты сама-то хоть поела? – Тарасевна окинула неприбранный стол многоопытным педагогическим взором. – Тебе за двоих есть полагается, ты − мать кормящая…Полина! Неси-ка посуду на кухню, помоги!

– Я − потом, − слабо улыбалась Нюрочка. − Отдохну только минут пять. Не надо...

Но Полина уже старательно и с большою охотой собирала тарелки.

– По две носи! – командовала Тарасевна. – Уронишь…

– Да вы садитесь, – предложила Нюрочка из пустой вежливости, зная, что соседка так и будет стоять около двери, будто около классной доски.

Тарасевна только махнула рукой:

− Ничего... Ну, что? Немая не появлялась? Давно в милиции заявление моё лежит, а толку нет… В овраге, где карьер осыпается, опять китайца задушенного под глиной нашли. Без денег, без документов. Кто такой, откуда − никто не знает, − перетаптывалась учительница. − Ну, китайцы − они мелкие сюда проникают. А наша немая − здоровущая! Семеро не укокошат... Может, в рабстве её держат? Говорят, с юга опять большую бригаду рабов пригнали, дворец в Гнезде строить и солярий какой-то. Молодые, вроде, на цепях. Ты не слыхала?