Спящие от печали (сборник)

– Ну, и многое ты спасла?.. Была у человека своя тихая мечта про Сибирь – так нет, тебе, заразе, надо было разрушить эту его мечту реальностью!.. А он бы ею, может, всю жизнь потихонечку жил – лелеял бы её, был бы в ту меру несчастлив, в которую необходимо быть несчастным каждому обычному человеку. Семью ты спасала… Впрочем, какая ты зараза? Ты – режиссёрша без работы, вот ты кто!.. Сидишь в дыре, маленькую глупую жизнь местного паралитика под угрозу ставишь. Развела тут театр на ровном месте – драматические ситуации среди живых людей пошла накручивать. Тоже мне, хранительница семейного очага… Да ты здесь без театра чокаешься, поняла? Вот откуда все твои умственные конструкции выползают. В общем, так… В ТЮЗе, в Алма-Ате, вакансия. Зацаринин для тебя всё это дело уже провернул. Ну – с ТЮЗа пока начнёшь, что делать!.. Зато комната для вас есть, поняла? Не фонтан, но всё же – своя крыша. Да она и побольше этой вашей избушки на курьих ножках будет. Всё остальное я обещала Зацаринину взять на себя… Что глазами хлопаешь? Берут тебя. Главреж тебя ждёт. Письмо писать я тебе не стала, а взяла да и поехала, учитывая твой блажной норов. Так вернее будет. Только давай к нам в темпе. Долго там тоже ждать не будут. Охотники на твоё место, как ты понимаешь, имеются, причём – мужики. Заметь. Они мизинца твоего не стоят, но – мужики! В нашем обществе оценивают людей творчества по брюкам, а не по головам.

У Вета-мамы вытянулось лицо.

– Я предчувствовала. Смутно, правда. Я догадывалась, с чем ты едешь.

– …И твоему драгоценному мужу хватит уже в одиночку над чертежами кумекать и паровозом на краю света рулить.

Вета-мама кивнула на папины чертежи и неуверенно сказала:

– У него ещё работа вообще-то не закончена…

Инка тоже посмотрела на чертежи.

– Вон какую кучу ватманов извёл! Конструктор-одиночка… И там закончит, раз уже столько чертежей навалял.

И тут Вета-мама расстроилась:

– Я сейчас тебя слушала – и одному безмерно ужасалась: ты никогда, никогда меня не понимала! Даже не знаю, почему это мы дружим… Ты меня всегда истолковывала как хотела, самым диким, гнусным даже, образом, вкривь и вкось. Ты всегда приходила, вторгалась – и всё очень тонкое делала вульгарным, грубым, бессмысленным. Ты приземляла всё, о чём бы не судила!..

Инка воздела руки к потолку и пропищала:

– «Ах! Меня исказили…»!

Но потом строго сказала:

– Хочу – и искажаю. Имею право. Скажи ещё спасибо, что я тебя не только люблю, но и терплю. А последнее никому из смертных не под силу. Ну – почти никому… И я тебе – нужна как воздух, именно с моей профанацией всего и бесцеремонностью. Без этого ты давно бы улетела от реальности!.. Да ты бы заблудилась там, без меня, в своих возвышенных… этих… – Инка поискала слово, пощёлкала пальцами и нашла, – …в возвышенных своих эмпириях! Так что, у тебя хороший инстинкт самосохранения, Лизаветка. Знаешь, с кем дружить… А я тебя – просто люблю, бескорыстно. Нет, вот ты ответь – за что это тебя все вокруг, поголовно, любят, а? Я как-то удивлялась этому и размышляла: ну что, когда и кому ты хорошего сделала? Ведь, ровным счётом, никогда, никому и ничего… А тут – для всех стараешься, стараешься, себя изводишь, не жалеешь, и хоть бы одна собака поблагодарила! Как будто так и надо! Как будто я обязана!..

Лицо у Инки вдруг стало совсем детским и беспомощным. Она ткнулась в плечо Веты-мамы – и замерла.

– Опять тебя никто не любит? – пробормотала Вета-мама, осторожно поглаживая Инкины неровные, жёсткие вихры. – Бедная… Не плохая. Совсем не плохая!

– Никто, – призналась Инка и подняла голову. – Никто! Знаешь, как мне тебя там не хватает? Хоть ты и несносная, и изощрённо привередливая… Но не думай, пожалуйста, что это мне надо – перетащить вас к себе поближе! – теперь Инка спохватилась и сделала грозное лицо, – Это – всем вам надо!.. Посмотри, мальчишку своего в каком окружении держишь. Ему в сад детский надо ходить и воспитываться, как остальные дети вокруг. А не со старухами во дворе играть. Я по твоим письмам сужу, как тебя всё это здешнее окружение занимает. А о нём ты подумала? Он ведь – всё видит, всё слышит, все их здешние татуированные речи. Вон, взгляни, – толстым своим пальцем Инка указала прямо на Никиту, который выглядывал из-за стеллажа – и на нём же висел, уцепившись за полку. – …Слова ведь не пропустит. Так ушами-то и хватает!..

Никита смутился, спрыгнул на пол и спрятался. А Вета-мама сказала совсем, совсем тихо:

– И всё же наш переезд сюда – его затея, а не моя.

– Ты опять, что ли, про него? Про своего Брахмапутру? – недовольно перебила её Инка.

– Нет, ты послушай. Моё назначенье, как жены, состояло только в одном: надо позволять мужику быть мужиком, а не вынуждать его быть только болтуном. Мне бы было очень сложно его уважать, если бы слова его оставались только словами. А я хочу его уважать. И буду! И сейчас – поступлю не так, как ты говоришь и как Зацаринин велит, а как муж решит. Это очень серьёзно, Инна!.. Без уваженья семей не бывает. А мальчик мой – пусть видит. Пусть всё, всё видит! Будет лучше соображать потом, что к чему.