И вот седьмой год – не курю. Как Надёнку-то, баушку твою, на тот свет проводил… А то – табашник ведь я был!
Ну, курить бросил, поначалу – ище так сяк. А эт уж потом она мне мерещиться стала. Надёнка. Солнышко как токо угаснет – щас она на тем месте и стоит. Где дом наш был.
В сумерках сё стоит, со всеми детями, знашь, которы под большэм-то крестом лежат. Так оне вкруг неё, маненьки, грудются все… Стоит – да гребень сё, быдто, поправлят. То один, а то другой. Вроде – вот-вот сронит-потерят. Косы-то – тижёлы…
В холщовых рубахах все что-то. И она, и робятки все лунёвски… Над бурьяном-то все и встают… Робятки маненьки в сумерках – как свечки, знашь, восковэя, светются… Вон их сколь…
Ждут.
Ну – пропадают. И робятки, и она. Да.
Я уж звал! Уговаривал:
– Надёнк… Чай постой маненько…
Пропадат.
А мы, в другем вечеру, стары валенки с Иваном щас наденем, чтоб ноги от росы не зябли-не ломили ба, опять сидим… Солнышко закатыватся – смотрим.
…Стоят они.
Вот, и ты народилась – и то что дом сгорел!.. На жизню тожа глядишь… На жизню нашу глядишь-видишь…
Раз народилась – гляди.