Спящие красавицы

Она нашла в своем старом доме несколько фотографий Джареда и Клинта, иногда посещала Собрания, но со временем сын и муж становились для нее все менее реальными. Ночью, в своей палатке – когда погода позволяла, она предпочитала ночевать на природе, – Лайла доставала динамофонарь и в его свете всматривалась в лица. Кем станет Джаред? В его чертах, даже на последних фотографиях, угадывалась детская мягкость. От мысли, что она не узнает, щемило сердце.

Она смотрела на мужа, его кривую улыбку и седеющие волосы, и скучала по нему, хотя и не так, как по Джареду. Ее подозрения в тот ужасный последний день и вечер раздражали, ложь и безосновательные страхи вызывали стыд. Но Лайла обнаружила, что теперь, глядя сквозь линзы памяти, относится к мужу иначе. Она думала о том, как тщательно он отгораживал свое прошлое, как использовал свой врачебный авторитет, пресекая любые ее попытки приблизиться. Думал ли Клинт, что только он сможет вынести такую боль? Что ее маленькому разуму и крохотной душе этого не осилить? Или это был эгоизм, замаскированный под силу? Она знала, что мужчин учили (преимущественно другие мужчины) держать боль при себе, но также знала, что семейная жизнь должна подрывать это учение. Однако с Клинтом такого не произошло.

А еще был бассейн. Он по-прежнему ее бесил. И то, как Клинт, много лет тому назад, без предупреждения закрыл свою частную практику. И миллион маленьких решений в промежутке, которые принимал он, а ей оставалось только жить с ними. Она по-прежнему ощущала себя «степфордской женой», пусть ее муж и находился в каком-то другом мире.

В темноте ухали совы, выли дичавшие бог весть сколько поколений собаки. Лайла застегнула молнию полога. Луна светила синим сквозь желтую ткань. Воспоминания о домашней мыльной опере нагоняли депрессию, его роль, ее роль, туда-обратно, он захлопывал одну дверь, она – другую. Все это лицемерное дерьмо в семейной жизни других людей, на которое она смотрела сверху вниз. Снисходительность, имя твое – Лайла, подумала она и невольно рассмеялась.

5

Зеленые изгороди, которые когда-то росли по периметру тюрьмы, превратились в непроходимые заросли. Лайла отыскала проход, который прорубили Коутс и другие женщины. В саму тюрьму она вошла через пролом в южной стене. Что-то – наверное, газовая плита на кухне – взорвалось и выбило часть бетонной стены так же легко, как ребенок гасит свечку на торте. Заходя, Лайла отчасти ожидала оказаться совсем в другом месте: на пляже с белым песком, на оживленной мощеной улице, на вершине горы, в стране Оз – но попала в крыло с бывшими камерами. Стены наполовину обрушились, некоторые решетчатые двери сорвало с петель. Лайла подумала, что взрыв был мощный. Сорняки проросли сквозь пол, плесень расползлась по потолку.

Она миновала разрушенное крыло и попала в центральный коридор тюрьмы, который Клинт называл Бродвеем. Здесь все сохранилось лучше. Лайла пошла по красной линии, прочерченной посередине коридора. Различные ворота и перегородки были открыты. Армированные проволокой окна тюремных помещений – столовой, библиотеки, Будки – затуманились. Там, где Бродвей подходил к парадным дверям, Лайла обнаружила следы еще одного взрыва: развороченные шлакоблоки, покрывшиеся пылью осколки стекла, искореженная стальная дверь, отделявшая собственно тюрьму от вестибюля. Лайла обогнула обломки.

Она миновала распахнутую дверь в комнату отдыха дежурных. Ковровое покрытие заросло грибами. Пахло буйной растительной жизнью.

Наконец Лайла добралась до кабинета Клинта. Угловое окно было выбито, и в кабинет пролезли ветви кустов, усыпанные белыми цветами. В набивке порванной диванной подушки рылась крыса. Она уставилась на Лайлу, потом метнулась под груду гипсокартона.

Репродукция Хокни за столом ее мужа висела криво, углы смотрели на одиннадцать и на пять часов. Лайла ее поправила. На репродукции было простое желтоватое здание с рядами одинаково занавешенных окон. С улицы в здание вели две двери. Одна синяя, вторая красная, знаменитые цвета Хокни, яркие, как чувства, вызванные хорошими воспоминаниями, даже если сами воспоминания были смутными. Лайле нравились различные возможности интерпретации этой репродукции. Она подарила ее Клинту много лет тому назад, думая, что он сможет указывать на нее и говорить пациентам: «Видите? Ничего не закончено. Это двери в более здоровую, счастливую жизнь».

Ирония так же бросалась в глаза, как и метафора. Клинт был в другом мире. Джаред был в другом мире. Она не могла знать, живы они или умерли. Репродукция Хокни принадлежала крысам, плесени и растениям этого мира. Разбитого, пустого и заброшенного, но другого у них не было. Это было, помоги им Господь, Наше Место. Лайла вышла из кабинета Клинта и тем же путем вернулась через мертвый мир тюрьмы к проходу в зеленых зарослях. Ей хотелось на волю.

6