Спящие красавицы

Пламя образовало вращающийся круг.

Фрэнк закрыл телом дочь.

Спичка догорела до пальцев Фликинджера, но он продолжал ее держать. Фрэнк ощутил запах обожженной кожи. В сиянии огненного круга, зависшего посреди гостиной, эльфийские черты лица доктора словно начали разделяться, будто хотели – по очевидной причине – сбежать.

Потому что огонь так не горел. Огонь не плавал по воздуху. Огонь не образовывал круги.

Последний эксперимент с паутиной дал исчерпывающий ответ на вопрос «Почему?» – и ответ этот заключался в следующем: потому что источник происходящего крылся в ином мире, а значит, медицина этого мира была бессильна. Это понимание отражалось на лице Фликинджера. И, как полагал Фрэнк, на его собственном тоже.

Пламя сжалось в бугристую коричневую массу, которая внезапно разлетелась на сотни осколков. Воздух заполонили мотыльки.

Они поднялись к потолочному светильнику, порхали у абажура настольной лампы, изучали углы потолка, полетели на кухню, танцевали у настенной репродукции с идущим по воде Христом, садились на углы рамки. Один мотылек приземлился на пол, совсем рядом с лицом Фрэнка, который закрывал Нану. Фликинджер на четвереньках отползал в коридор, крича (вопя) во весь голос. От былой сдержанности доктора не осталось и следа.

Фрэнк не двигался. Он неотрывно смотрел на мотылька неопределенного цвета.

Мотылек полз по полу. Фрэнк боялся, чего там, испытывал ужас перед существом, которое весило не больше ногтя и было немым. И что оно могло с ним сделать?

Все, что угодно, и он не возражал – при условии, что мотылек пощадит Нану.

– Не трогай ее, – прошептал Фрэнк. Обнимая дочь, он чувствовал ее пульс и дыхание. Мир мог выходить из-под контроля Фрэнка, заставлять его ошибаться и глупить, хотя он всегда хотел быть хорошим и делать все правильно. Но трусом Фрэнк не был. Он без колебаний отдал бы жизнь за свою маленькую девочку. – Если хочешь кого-то забрать, забери меня.

Две чернильные точки на буром теле мотылька, его глаза, глаза иного мира, смотрели в глаза Фрэнка, и взгляд этот проникал прямо в голову. Фрэнк чувствовал, как он кружил в его черепной коробке бог знает сколько времени, прикасался к мозгу, бродил по извилинам, словно мальчишка, который водит палкой по воде, стоя на камне посреди реки.

И Фрэнк плотнее прижимался к своему ребенку.

– Пожалуйста, возьми меня взамен.

Мотылек улетел прочь.

11

Клавдия, она же Бомбовая, ушла. Дежурная Лэмпли предложила Джанетт побыть какое-то время наедине с Ри. И теперь она могла говорить с реальной Ри. Точнее, с тем, что от нее осталось. Джанетт чувствовала, что ей следовало рассказать все это Ри, когда та была жива.

– Что случилось… я не знаю, утро это было, или день, или ранний вечер, но мы были под кайфом не первые сутки. Не выходили из дома. Заказывали еду. В какой-то момент Дэмиен прижег меня сигаретой. Я лежу в постели, мы оба смотрим на мою голую руку, и я спрашиваю: «Что ты делаешь?» Боль была в другой комнате моего разума. Я даже не шевельнула рукой. Дэмиен говорит: «Хочу убедиться, что ты настоящая». Шрам у меня до сих пор. Размером с цент, так сильно он давил. «Доволен? – спрашиваю я. – Веришь, что я настоящая?» И он говорит: «Да, но ненавижу тебя за это еще больше. Если бы ты позволила мне вылечить колено, ничего этого не было бы. Ты такая сука. И я наконец до тебя добрался».

Как страшно, сказала Ри.

– Да. Было страшно. Потому что Дэмиен произнес это с таким видом, будто это отличные новости и он рад, что получил их и может ими поделиться. Он вел себя как ведущий какого-то ночного радиошоу для толпы страдающих бессонницей слушателей. Мы находились в спальне, шторы были задернуты, и никто давно уже не убирался. Электричество отключили, потому что мы не оплачивали счета. Позже, не знаю, сколько прошло времени, я обнаружила, что сижу на полу в комнате Бобби. Его кровать стояла на месте, но другой мебели, кресла-качалки и комода, уже не было. Дэмиен продал их какому-то парню за гроши. Может, я наконец начала приходить в себя, может, дело было в сигаретном ожоге, но мне стало грустно, так тоскливо, словно я очнулась в этом чужом месте и домой возврата нет.

Ри сказала, что это чувство ей знакомо.