Спи, крольчонок (СИ)

... копыта проломили Кинеру череп, перемололи ребра, проволокли труп по дороге, нелюбимой куклой отшвырнули в сторону. Икса, крошечное рыжеволосое курносое чудо, самая маленькая из них троих, привалилась грудью к колодцу. Из спины, чуть ниже лопатки, торчала изящная точеная стрела.

Они все были изящные. Все точеные. Их хозяева звонко окликали друг друга, трелью веселых голосов, в которых даже не звучало злобы. Когда солома на крыше конюшни расцвела алым пунцовым пламенем, они продолжали смеяться.

Мама не вернулась с реки. Мама никогда-никогда не вернется с реки.

А они смеялись. Они смеялись, когда из амбара вылетел Семицветок, добродушный терпеливый конь старосты, весь в пене, ржущий, со свешивающимся набекрень языком. Тогда старший, самый статный из них, с прекрасной сияющей брошью, не переставая смеяться, рубанул битюга по шее, наискось, своей прекрасной сияющей саблей, мерцающим ятаганом. Семицветок захрипев, упал, пена порозовела.

Икса отслоняется от колодца, валится на бок. Он видит ее лицо и против воли из легких начинает рваться крик. Широкая ладонь закрывает ему рот

- Тише, сынок, тише. Не кричи, маленький, тише.

Отец поворачивает мальчишку к себе, на веснушчатом, обычно смешливом лице, ни кровинки. Он сует сыну в руки кольцо - лунный камень, в оправе из латуни. Отец знает про маму. Знает про Кинера, знает про Иксу.

- Не выпускай кольцо, сынок. Держи его при себе, пока не придет бабушка.

- Папа...

Кольцо пульсирует, как крошечное живое сердце.

-Жди, пока не придет бабушка.

Отец целует его в лоб, обнимает. За спиной слышен звонкий журчащий смех. Им весело.

Им всегда весело.

***

Эскер машинально оттолкнул Ксану, зажмурился - затылок раскалывало, носом шла кровь. Где-то далеко насмешливым глухим карканьем зашлась ворона, лучи солнца, до того практически бессильные, слепили до застилающей взор рези.

"Только ты и можешь. Только ты и имеешь право"

Дознаватель чувствовал, как откуда-то изнутри, из потаенной, давно запертой на ключ и засов каморки, о которой он и не смел прежде помыслить, поднимается лютая неизмеримая ненависть. Против воли, на глубоко заложенном рефлексе, в сжатом кулаке заново зажегся светлячок сиреневого пламени.

"Никакой пощады"

Выпущенные воспоминания затопили все и вся. Идущий на гибель отец, пробитая стрелой Икса, то, что осталось от Кинера, мама...

Мама.

Фантом сжался, склонился еще ниже.

"Он вел их! Помни! Он смеялся! Помни! Они все, все смеялись!"

Но больше не смеются. Уже давно, уже очень-очень давно, они не смеются.

"Никакой пощады! Никакого прощения! Пускай остаются здесь навсегда!"

Все окончилось. Смерть за смерть, разве нет?

"Вспомни своих! Вспомни, мать и отца! Иксу и Кинера! Кони..."

Я помню. Помню.

Помню как Икса смеялась, играя в салочки, помню как Кинер учил искать грибы. Как мама пела песню про медвежонка, а отец брал на руки подбрасывал меня и ловил.

Я помню... счастье.

Помню. Теперь помню все.

И бабушку тоже.

- Ты сможешь? Простить их? - вновь спросила Ксана.

- Я должен?

- Ты никому ничего не должен.

- Я должен тебе. Я прощаю.

Развалины вздрогнули.

А потом, за наступившей оглушительной тишиной, за Эскером пришла нежная ласковая темнота.

***

- Что ты натворила?!

- Успокойся и перестань вопить. Сорвешь горло.

- Что ты наделала?!

- Это тот же вопрос. Ты просто использовал синоним. Умное слово, да? Повторяю - уймись, сорвешь горло.

- То что... Ты сделала. Там, у крепости. Никогда, за все время пока Круг существовал, никто не смел...

- Конечно, не смел. И правильно. Сотворила я чудовищное. Преступное. Справедливое. Необходимое.

- Необходимое?

- Ты видел, как остроухие развлеклись. Это моя была деревня. Мой сын. Моя невестка. Мои внуки.