Spero

Это не правило их цеховой чести, как думают некоторые – наемники не знают чести ни в каком ее проявлении. Это лишь веками закрепленный здравый смысл, въевшийся глубже, чем застарелые пороховые ожоги. Если сегодня с поля боя побежишь ты, завтра никто не станет нанимать на службу твоего брата или соседа – за всем вашим родом закрепится дурная репутация. А значит, вся ваша родня обречена на голодную смерть, другого ремесла у нее нет. Вот и выходит, что презренный наемник на поле боя демонстрирует зачастую бо́льшую отвагу, чем самый преданный вассал, связанный всеми мыслимыми клятвами и обетами…

– Здешние рыцари никогда не славились меткостью, – рассказывая, Берхард не увлекался, как это бывало в трактире, напротив, делался все более холодным и отстраненным, будто пересказывал не историю, которая была с ним, а чей-то заученный на память рассказ, – Лотар-то не сильно их муштровал. Но здесь им меткость и не требовалась. Не с таким количеством пушек.

– Разбойники в доспехах, – пробормотал Гримберт. – Много ли чести смять беззащитную пехоту на перевале?

Кажется, Берхард его не услышал. Он продолжал бессмысленно смотреть вверх, будто надеялся там, в грязном небе, найти какое-нибудь созвездие – Седьмого Апостола, Корону или Южный Крест…

– Снаряды ударили вразнобой. Рыцари маркграфа Лотара не привыкли утруждать себя боевой подготовкой, тем паче выверять траекторию орудия или координировать действия в бою. Они даже не владели навыками слаженного огня или корректировки, палили, как пьяные охотники по косуле. Но их огневой мощи было достаточно, чтобы разнести в пыль не только двести душ, что преграждали им дорогу, но и гору под ними.

– В Салуццо никогда не было толковых рыцарей, – согласился Гримберт. – Где уж постигать тактическую науку в перерывах между кутежами и оргиями? Я припоминаю лишь парочку толковых баронов, да и те…

Берхард взглянул на него с непонятным выражением, и Гримберт счел за лучшее замолчать. Кажется, сейчас его участие в разговоре не требовалось.

– Наша артиллерия просуществовала еще минуту или две. Легкие полевые серпантины на открытых позициях – легкая цель, с которой справится даже вчерашний оруженосец. Рыцари вышибали их одну за другой, сметая со своего пути, превращая в облака грязного порохового дыма, в мелкое дымящееся крошево, сыплющееся нам, еще живым, под ноги. Иногда разорвавшийся снаряд прыскал шрапнелью, вышибая из стали и из камня желтые искры – и обслуга окровавленной ветошью оседала вокруг, так и не выпустив из рук снарядных ящиков. Наши пушечки бились отчаянно. Они не в силах были сдержать закованные в броню рыцарские порядки, их снаряды оставляли разве что вмятины в толстой броне, но ни один человек не попытался уйти с позиций. Ни один. Тащили окровавленными и обожженными руками снаряды к разбитым орудиям, глотали кровь вперемешку со сгоревшим порохом, отодвигали в сторону мертвых товарищей, уже выполнивших свой долг, – и стреляли, стреляли, стреляли…

– Вы, иберийцы, жесткие ребята, как я погляжу…

Берхард не улыбнулся, лишь едва заметно кивнул.

– Это все от упрямства. Мы, иберийцы, упрямы, как ослы, всем известно. Говорят, когда первый ибериец умер и оказался на небесах, он отказался войти во врата только потому, что Святой Петр не пускал его в ангельские чертоги в пыльных дорожных сапогах. Так и остался бродить по облакам между небом и землей… Но упрямство, знаешь ли, не спасает от огня и осколков, а того и другого нам в тот день довелось отведать изрядно. Рыцари Лотара подошли на четыре арпана[50] и ударили по нашим порядкам прямой наводкой из своих бомбард. От нас только щепки и полетели. Паршивое это дело – бомбарды, мессир, хуже мавританских пушек. Людей косит, как снопы, только кольчужные клочья по сторонам летят да осколки брони по земле катятся. Кажется, так я и лишился уха. Не помню. Помню только бредущие сквозь дым силуэты, похожие на обожженные деревья. Помню людей без лиц, которые пытались нащупать оброненные пороховницы, чтоб перезарядить аркебузы. Помню… Помню много всего, чего не хотел бы, мессир.

Из тяжелых бомбард по пехоте, да с четырех арпанов, почти в упор… Гримберт поморщился. Берхард был прав, для этого не требовалась ни рыцарская удаль, ни выверенный прицел. То же самое, что топтать подкованными сапогами садовых слизней, ползающих у тебя под ногами. Любой уважающий себя рыцарь постыдился бы наносить на броню сигнумы в память об этой битве.