Спасение царя Федора

Кроме того, я знала, что где-то в конце барака, у самых дверей, на грубом деревянном табурете дремлет мужчина-надзиратель, одетый плотные черные суконные брюки и куртку, грубые ботинки и черную же, надвинутую на глаза шляпу, из-под которой торчит метлообразная неухоженная борода пегого цвета. Чресла надзирателя опоясывает широкий кожаный пояс, с одной стороны которого висят ножны с большим ножом, а с другой стороны – кобура с большим револьвером, как у ковбоев из американских вестернов.

Из-за смешения различных стилей во всем этом было нечто напоминающее нацистский концлагерь, но только организованный в девятнадцатом веке какой-то радикальной протестантской сектой, которых там было хоть пруд пруди. Тот бородатый мужик в черном был как раз из той Америки, ставшей землей обетованной для всякого рода радикальных сектантов, бежавших из Европы от преследований своих правительств. Или это было раньше девятнадцатого века? Я не помню, плохо учила историю в школе.

Полупрозрачное мерцающее Эго Руби появилось рядом, взяв меня за левую руку.

– Вот так мы живем, мисс Анна, – сказало оно со вздохом, – холодно, голодно, и к тому же за малейшую провинность нас бьют плетью…

– Вы все совершили какие-то преступления? – спросила я, содрогнувшись от ужаса всем телом.

– Да, – тихо ответило Эго, – вся наша вина лишь в том, что мы родились девочками. Вот эти в черном, называющие себя воинами света, говорят, что мы, женщины, от природы грешны, и вообще являемся животными, не угодными Всевышнему, поэтому с нами надо обращаться как со скотом. Лучших отбирают на племя, а остальных изнуряют тяжелыми работами или забивают на мясо…

– Откуда ты это знаешь?

– Знаю. Потому что в тот мир, который вы называете миром Подвалов, мне удалось сбежать прямо из-под ножа. Я думала, что сейчас вот-вот умру, как вдруг очутилась в поле под проливным дождем, а город поблизости оказался Тевтонбургом. Вот, мисс Анна, смотрите.

Все вокруг нас на мгновение мигнуло – и я увидела, что теперь мы находимся в подпрыгивающем и раскачивающемся железнодорожном вагоне, похожем на наш плацкартный, битком набитом девочками в полосатых платьях, сидящих на узких деревянных скамейках. Через маленькие зарешеченные окошки, расположенные под самым потолком в вагон попадал такой жиденький серый свет, какой бывает в облачную погоду. На лицах девочек лежал отпечаток безнадежной тоски и обреченности; некоторые плакали, другие сидели с плотно сжатыми губами, вцепившись пальцами в деревянные скамейки. Не знаю почему, но сердце мое зашлось в приступе жалости…

– Всех тех девочек, – сказало Эго, – которые недостаточно красивы для того, чтобы стать наложницами, и недостаточно сильны, чтобы заниматься тяжелым трудом на плантациях, в четырнадцатилетнем возрасте отправляют на убой. Все те мои подруги-товарки, которых вы сейчас видите, были забиты, разделаны и съедены больше года назад…

– Какой ужас! – выдохнула я, и тут же очутилась в большом, длинном как кишка, помещении, в одном конце которого бородатые мужчины в черной одежде и широких кожаных мясницких фартуках заставляли девочек снимать платья, потом брили наголо, мыли из шланга, после чего, оглушив ударом дубинки, подвешивали за ноги к потолку и, дождавшись когда девочка придет в себя и начнет дергаться, перерезали ей глотку. Было видно, что эта работа им нравится, и что делают они ее с удовольствием.

С криком: «Не смей, гадина!» – я вцепилась в вооруженную окровавленным ножом руку мясника.

Наверное, я зря так поступила, ведь Эго Руби предупреждало меня, что все эти девочки давно мертвы, а я всего лишь смотрю запись ее воспоминаний, сделанную больше года назад. А может, и не зря, потому что иначе мне никогда не удалось бы излечить Руби от смертного ужаса, впечатавшегося в нее в этой комнате. В любом случае меня наконец-то заметили, ведь до того, как я попыталась вмешаться в события, глаза мясников невидяще и равнодушно смотрели сквозь меня, не замечая моего присутствия.

– Дикая баба!!! – истошным голосом завопил мясник, после чего, перехватил нож левой рукой, нанес мне им удар прямо в живот. Я попыталась увернуться, всем весом повиснув на его правой руке и проклиная свою импульсивность, но лезвие все же чиркнуло по моему боку, заливая одежду потоками крови. Я почувствовала адскую боль, силы начали меня оставлять, и я поняла, что следующий его удар меня добьет… Но тут в моих ушах прозвучал чистый и ясный сигнал горна, призывающий к атаке – и рядом со мной вдруг образовался капитан Серегин, почему-то в полном боевом прикиде спецназовца-штурмовика из мира Елизаветы Дмитриевны. Одной рукой он завернул мяснику руку с ножом за спину, чтобы тот больше не мог меня ударить, а другой, небрежно зацепив бородача пальцами за подбородок, с треском развернул ему голову на сто восемьдесят градусов, свернув шею как какому-нибудь куренку. На это ему потребовалось не более двух-трех секунд.