Спасение царя Федора

Как правило, после таких схваток Призыв собирал себе обильную жатву среди людей, в одной руке сжимавших отобранное у врага окровавленное оружие, а другой рукой обнимающих за талию какую-нибудь первую попавшуюся красавицу-девицу. И неважно, была та девица освобожденной наложницей-полонянкой или честной дочерью-вдовой какого-нибудь турка, татарина, армянина или грека. Плевать! Главное, что эти люди, потрясая оружием, кричали мне «Любо», или «Хох», а потом, становясь на одно колено, не задумываясь, клали к моим ногам свои ятаганы и абордажные сабли. Сказать честно, это был не самый лучший вариант для войсковой вербовки: безземельная польская шляхта, пленные германские наемники, запорожские реестровые казаки, служилые московские люди и боевые холопы. За исключением двух последних категорий – народ сей буйный, необузданный и горячий, но это были настоящие воины, и этим все сказано. Ибо те, кто, расковавшись, постарались затеряться в стороне от схватки, ни при каких условиях не приходили ко мне предложить свою службу и верность.

Но Призыв Призывом, а ведь эту массу (на весь Крым таких буйных и боеспособных полонян набралось больше двадцати тысяч) надо было как-то структурировать и организовать, назначить командиров и инструкторов и приступить к обучению. Вот тут-то и пригодились Велизарий и Михаил Скопин-Шуйский. После длительного мозголомного совещания мы решили расформировать две уже сформированных мною пехотные дивизии и заново сформировать сорокатысячный пехотный корпус. При этом в линейных ротах должны быть равномерно перемешаны бойцовые и прочие лилитки, дикие амазонки, тевтоны, рекруты мира Славян, мира Батыя и этого мира Смуты, а также ветеранши былых сражений и новобранцы, еще ни разу не бывшие с нами в регулярном деле. Сделано так было ради того, чтобы ветераны, а самое главное ветеранши, смогли бы равномерно передавать свой опыт новичкам, а также для облегчения общения между воителями и воительницами.

Все равно же и те и другие будут сигать на свидания через забор – так лучше сделать этот процесс контролируемым и управляемым. Ох уж эти суровые лилитки и дерзкие амазонки и стоящие напротив них, подкручивающие ус, бравые шляхтичи, лихие козаки и брутальные герры, не комплексующие перед бойцовыми лилитками потому, что во время оно они сами служили за двойную плату, оттого что могли орудовать на поле боя тяжелым двуручным мечом. Наши земляки на их фоне совсем не смотрятся, но я знаю своих Верных и уверен, что, полюбовавшись на яркую мишуру, они по большей части выберут все же настоящих мужчин, пусть даже и невзрачных, но зато надежных.

Командиром этого корпуса пока был назначен Велизарий, а его заместителем и помощником я сделал Михаила Скопина-Шуйского. Все же тот был хоть и военным гением, но совсем молодым человеком без всякого боевого опыта, и квалифицированное руководство повредить ему никак не могло. Потом я планировал его повысить, только пока не мог понять, куда. Этот молодой человек явно обладал такими же способностями, как и чуть более юный Александр Ярославич (в нашем мире Невский), и использовать его в качестве банального комдива, комкора или даже командарма мне казалось до предела глупым и нерациональным.

Все разрешилось само собой, когда после того совещания ко мне подошел царевич Федор Борисович в сопровождении митрополита Гермогена, и, краснея и заикаясь, попросил освободить его от обязанности когда-нибудь в будущем занять на Москве царский трон. Митрополит же пояснил, что вьюнош Федор не чувствует в себе к царской стезе ни призвания, ни таланта, и с большей охотой пойдет по научной или церковной линии, что на Руси начала семнадцатого века почти одно и тоже. Мол, он, Гермоген, отговаривал парня, как мог, но тот был упорен и стоял на своем. Вот что значит отстранить от ребенка деспотичную и честолюбивую мамашу, которая требовала, чтобы он совершал то, что противно его натуре.

Но был тут один нюанс – для того чтобы отречение Федора Годунова стало окончательным и бесповоротным, он должен принять монашеский постриг, а значит, как бы умереть для всего мирского, получив при этом новое имя. Однако не рановато ли записывать Федю в монахи? Насколько я знаю, он без всякой посторонней помощи свел знакомство с рязанской княжной Ефросиньей – и теперь два одиночества изливали друг другу свои сердечные истории. У парня была тираническая и честолюбивая мама, у девушки такая же бабушка, после чего вполне ожидаемо прозвучало: «Ах, мой милый, у нас с тобой так много общего!». Тем более, что и русский язык с 1238-го по 1605-й год изменился не так уж сильно, и взаимопониманию молодых людей ничего не мешало. У парочки, понимаешь, лубофф, конфетно-букетный период – и тут Федя, понимаешь, собирается уйти в монастырь. Непорядок!