Спасалочки (СИ)

Я уже окончательно перестала что-либо замечать: непрекращающаяся предупредительная радиоатака со стороны силовиков не умолкала, тем временем обе толпы остановили своё движение, развернувшись друг к другу и зажав несколько рядов полицейских кордонов в плотные тиски. Война мегафонов заглушала любые предупреждения полиции. Обняв себя вместе с сумкой обеими руками, я болталась в центре всего этого ада, как самая тощая селёдка в самой плотно набитой бочке. Каждая моя попытка выскочить из толпы заканчивалась оттоптанными ногами и парой ругательств. Мне ничего не оставалось, кроме как просто ждать, когда уже они все наорутся вдоволь и продолжат свой путь… Но вместо этого случилось кое-что другое: из "левого" лагеря в "правый" полетели камни. Уж не знаю, где они набрали столько камней — притащили за пазухой или насобирали с газонов, но било картечью. Прикрыв голову сумкой, я зажмурилась и тихонько запищала. В шаге от меня какой-то малый с рунической татухой на мощном плече упал с рассечённой башкой. Тут же раздались выстрелы. Как я поняла, они исходили из нашего, "правого" лагеря. Я завертела головой, но стрелка не заметила: кто-то шмалял наугад, не высовываясь из толпы. Не знаю, достигли ли пули "левого" лагеря, но один из полицейских, что из последних сил сдерживали напор с обоих флангов, упал на землю с простреленным коленом. Тут же выстрелы раздались уже с другой стороны. Я уселась на корточки, всё ещё продолжая малодушно использовать сумочку в качестве шлема-щита. Отсюда, снизу, промеж множества чужих ног я видела, как попа́дали на землю несколько человек из первых рядов "левого" лагеря. Тут же, совсем рядом, опустилась старуха с голубыми волосами — пуля прошила её немощную грудину навылет. Я скукожилась вся и принялась прощаться с жизнью. Была уверена — если меня не подстрелят, то непременно затопчут, а если пощадят митингующие, то обещанные террористы добьют обязательно. Всё складывалось наилучшим образом: я должна была умереть молодой, красивой и в самом центре Парижа. Отец бы гордился… Я просидела так достаточно долго — колени затекли настолько, что больше меня не держали, а когда набралась смелости и встала, обнаружила, что проспект пришёл в движение: полиция отныне не сдерживала лагеря от нападения друг на друга — вместо этого своими жалкими уступающими силами служители закона вступали в бой с манифестантами точечно, отлавливая самых буйных. Елисейские Поля превратились в настоящее поле боя: два лагеря сошлись в битве, раненых их более удачливые товарищи оттаскивали к тротуарам, кое-где лежали убитые. Я побежала наугад — туда, где мне казалось безопаснее. Ключевое слово — "казалось".

Люди-картинки мелькали перед глазами, как страницы комиксов. Вот какой-то чёрный вцепился в патлы разукрашенной девке с нашивкой вермахта на рукаве, а вон другая девка, с розовыми волосами, отобрала у стариков плакат с портретом маршала Петэна и топтала его ногами, приговаривая: "Де Голль воевал не за вас, сраные уроды!". Я продолжала озираться, бредя наугад: лодочки оставались целы, но ноги — уже нет. Оттоптанные, гудящие, исцарапанные (чулок я не надела на свою беду — повелась на по-летнему погожий день), они едва меня несли. Силы были на исходе, а перспектива угодить под шальную пулю или горячую руку любого из резвящихся неподалёку молодчиков — слишком неиллюзорной. Я бы так и брела сомнамбулой, в полусне-полубреду, цепляясь за реальность остатками воли, если бы не очередная картинка из комикса: бледноликий громила средних лет с рыжей бородой и эмблемой "Национального объединения" Ле Пен на футболке замахивался древком отнятого у кого-то транспаранта на другого парня — почти такого же громилистого, но куда более загорелого. Целился не плашмя, а обломанным острым наконечником — прямо в лицо, как дорисовал мой намётанный на инженерских чертежах глаз. Парень, явно не ожидавший нападения, замер в растерянности, а громила заорал: "Смерть приезжим! Франция для французов!".