Спас на крови

На лице Мансуровой застыла скорбно-саркастическая усмешка. Мол, я была о вас более высокого мнения, молодой человек, а вы… М-да, о времена, о нравы!

— Ну, во-первых, к Михеичу был приставлен не охранник, как вы изволили выразиться, а сотрудник ОГПУ, дослужившийся впоследствии до полковника КГБ. А во-вторых… Как рассказывал сам Ушаков, Генрих Ягода знал, кому можно доверить государственную тайну подобной важности. И тот чекист также хорошо знал, чем конкретно для него лично может закончиться утечка подобной информации.

— А ты-то откуда знаешь, мама?

— Михеич рассказывал. Они иной раз встречались, как бы невзначай, и Михеич имел все основания предполагать, что даже после того, как была ликвидирована та иконописная мастерская на Арбате, он продолжал оставаться под наблюдением.

Ольга Викентьевна вздохнула и негромко произнесла:

— Так что, голуби мои, здесь не так уж все и просто, как можно было бы предположить.

«Это уж точно, — мысленно согласился с ней Головко. — Как совершенно точно и то, что кто-то еще, кроме отца и сына Ушаковых, того чекиста, а также Игоря Державина и Мансуровой знал о тайне Рублевского «Спаса». Знать бы только кто!».

Господи милостивый, как же ему не хотелось уходить из этого дома! Однако в Удино его ждала эксгумация трупа на деревенском погосте, и он, раскланявшись и поблагодарив за чай, поднялся из-за стола.

— Если позволите, я навещу вас еще.

— Буду весьма рада.

Эту фразу произнесла Ольга Викентьевна, а Злата, проводив гостя до порога и прикрыв за собой дверь, негромко произнесла:

— Ты уж прости меня, Семен, может, это и не моего ума дело, но не дает мне покоя то видение, о котором твоему участковому рассказал Ефрем Лукич. Понимаешь, уж слишком сложная завязка получается: сначала видение «Спаса» двадцатилетнему Луке Михеичу и уже на исходе жизни точно такое же видение — Ефрему Лукичу. Правда, усиленное кровяными потеками по Лику. И не кажется ли тебе, что если видение «Спаса» Луке Михеичу еще как-то объяснимо, то периодичность этого же видения Ефрему Лукичу…

— А если более внятно?

— Пожалуйста. Психологическая давиловка через зрительный образ. И тот, кто затеял этот трюк с видением окровавленного «Спаса» в окне, знал о том видении, которое было Луке Михеичу, когда он просил Всевышнего ниспослать ему божественное откровение при создании Образа. И если бы не пожар…

— Но зачем? — возмутился Семен. — И кому это надо было?

— Насчет «кому» — не знаю, — призналась Злата. — А вот относительно «зачем»… Судя по тому, с каким иезуитским упорством давили на его психику, можно предположить, что от него чего-то добивались, возможно даже, что его пытались сломать, а он…

Но ведь это из области научной фантастики, — пожал плечами Головко, — по крайней мере архисложно. И чтобы принять это как версию…

— Отнюдь, — улыбнулась Злата. — Помню, делали мы как-то выставку со спецэффектами на развалинах Херсонеса, и надо было придумать нечто такое, что повергло бы всех в изумление. Вот тогда-то наши спецы и сделали несколько пространственных голограмм, которые даже хотелось потрогать. И если допустить, что некто привлек специалиста, который смог бы замаскировать небольшой проектор в доме Ушакова, а это, думаю, не составляло особой проблемы…

— Хорошо, — перебил ее Семен, — об этом я тоже наслышан. Но как объяснить тот факт, что Спас являлся Ушакову в одно и то же время?

— Господи, а это еще проще! Реле времени. И голограмма начинает оживать, когда вообще никого нет вокруг.

Включив замок зажигания и откинувшись на спинку кресла, Головко с силой потер виски, пытаясь свести воедино все то, что услышал в доме Мансуровых. Почти иезуитская задумка Сталина… иконописец от Бога Лука Ушаков… Видение ему Рублевского «Спаса», повторенного почти восемьдесят лет спустя его сыну, Ефрему Ушакову… и столь неожиданная версия Златы об установленной в доме Ефрема Ушакова аппаратуре, которая могла бы воспроизводить голограмму окровавленного «Спаса»…

От всего этого в голове сумятилась какая-то мешанина, и Семен, понимая, что без помощи Бусурина ему никогда не разгадать этого ребуса, достал из кармана мобильник.

— Яков Ильич, Головко беспокоит. У вас не найдется пары минут?

— Что-нибудь новенькое по Державину?

— И да, и нет. Короче говоря, нужна ваша помощь.

Вкратце изложив рассказ Мансуровой, Головко сделал паузу, пытаясь уловить реакцию полковника ФСБ, однако Бусурин не очень-то поспешал с ответом.

— Что-то не припомню такого, — наконец произнес он, видимо переворошив в памяти те архивные дела, которые хоть как-то были завязаны на иконописцах. И тут же: — А это, случаем, не деза, или, может, сам Ушаков приврал?

— Исключено!

— Почему?

— Да потому что наговорить на себя подобное он просто не мог.

— Хорошо, пусть будет так, — согласился с ним Бусурин, — но от меня-то ты чего хочешь?

Произнес это и замолчал, видимо догадавшись, что именно вынудило следователя просить его о помощи. Надо было поднять архив конца двадцатых — начала тридцатых годов с пометкой «Совершенно секретно! Разглашению не подлежит» и вычленить все то, что могло касаться дела Луки Михеевича Ушакова.