Стало тихо, дома поплыли, замерли звуки. Все покрыл, все приглушил опадающий снег. Бесшумно, как будто во сне, мимо истаявших зданий заскользили в снегопаде тонкие тени прохожих. В снежном тумане набегут внезапно желтые пятна залепленных снегом фар — и пропали. Только белая плотная завеса перед глазами, а за ней ни автомобильных гудков, ни железного лязга трамваев, ни русской речи не слышно. Неслышно промелькнули в плотном снегопаде короткие зимние часы пик — и нет никого. Снежно и пусто на улицах города. Все по домам, все со своими заботами, кто с чем.
Боган нервно прянул ушами. Потирая поясницу, взобрался на табурет.
— Неестественно, — мрачно сказал Боган.
Сделав равнодушное лицо, он стал медленно сползать с табурета.
— Нет, — крикнул Боган, — к черту! — и соскочил на грязный паркет.
— К черту! — Он пихнул табурет ногой и подбежал к огромному зеркалу в траурной раме. Наклонив пегую голову, исподлобья маленькими глазками долго зеркало сверлил.
Тогда поднял вверх сведенные пальцы и сказал:
— Достаточно и так.
И скрестил руки на груди.
На стене висел обтянутый кожей подрамник. Сухов-Переросток на пол поставил птичью клетку и сел. Окинул ноздрями зеленоватую комнату.
— Будильник поставить на полдевятого, — сказал Сухов-Переросток, — надо, чтоб в помещении было побольше народу.
— А не слишком ли много всего? — несмело спросила Зинаида Нарзан.
— Чем больше, тем лучше, — ответил Сухов-Переросток. — Ты представляешь, какой будет взрыв?
Боган спихнул со стола расписанный лист. Разогнулся, сложил надлежащим образом пальцы.
— Я научен, — сказал Боган.
Положил перед собой новый лист и стал рисовать глаза.
Зазвонил телефон. Боган вышел в коридор, снял трубку:
— Боган слушает.
Послушал.
— Да, я буду.
Послушал еще.
— Ты думаешь, это опасно?
Еще.
— Зачем?
Еще послушал.
— Не смогу. Мне завтра нужно сдавать доску почета.
Повесил трубку и вернулся в комнату. На него смотрело множество глаз.
— Убийца, — сказала рябая, — просто убийца! Без ножа зарезал. А еще милиционер! Ну и что мне теперь делать? Не идти же мне первой к нему, когда он виноват. Уж хоть бы предлог какой был, а то ведь...
— А говорили, что новых привезут, — отвечала глухая, щупая простыню.
— Ты слушай ухом, а не брюхом, — взорвалась рябая соседка, — ухом слушать надо. Вот я говорю, так не придет. Вот если б тут воры забрались, тогда бы конечно... Тогда по службе. По службе — первый предлог. Вот бы случилось чего!.. — мечтательно вздохнула она.
— Чего ж случится?
Данилыч кругами шлялся по столу вокруг сковородки, окапывал. Данилыч знал, что совершил поступок, недостойный кота, но ему было все равно. Он решил порвать со старухой.
— Не жалко трех рублей, — сказал Гудзеватый и поставил элегантную подпись. Граждански вздохнул: — Не поймите меня превратно, товарищ капитан. Проблема охраны социалистической собственности. Ведь сегодня преступник похитил у меня три рубля, а завтра ограбит завод.
Бибиков хмурился.
— Сложное дело, — сказал участковый, пряча в стол протокол. — Я, конечно, по своему участку прощупаю, но вообще-то хищение — это дело угрозыска. А вы случайно не запомнили номер купюры?
Гудзеватый элегантно руками развел.
— Видите, — укоризненно сказал Бибиков, — ни единой зацепки. Машину при вас посылали. Нет его. Ну конечно, ханыга на месте сидеть не будет. Вот жалко, что граждане вам сразу не помогли. Встречается еще равнодушие у нас. Проходят мимо товарищи.
Гудзеватый горько улыбнулся.
— Целиком с вами согласен, товарищ капитан. Ну, желаю успеха в расследовании.
Бабка оттянула суконное ухо ушанки.
— Тоня?
Подышала на трубку.
— Тоня, ты? Тоня, кот у меня. Ты б завтра не снесла на ветпункт, на операцию?
Послушала.
— Тащит со стола. Да гадить начнет. Надо на операцию. Я б рубль дала.
Дунула в трубку, послушала.
— А я и не могу, мне на конференцию завтра...
«...Ну ладно, тогда двадцать пятого. Сама снесу двадцать пятого».
Солдатским ботинком нажала на дверь и вышла из будки.
Коля достал из кармана мокрую пачку, вытащил сигарету, остановился.
С темного бюста Гоголь смотрел на него острым взглядом из-под лисьих бровей. Коля пожал плечами, виновато улыбнулся и пошел по Адмиралтейскому саду весь в снегу.
Тяжелая дверь захлопнулась. Ляля надела белую варежку. Ляля стояла перед дверью.
— Теперь к Коле, — сказала Ляля.
И пошла.
Крупными хлопьями падал снег.
Часы на фонаре показывали семь. Александр Антонович посмотрел на часы и задумался. Посмотрел на окно — темно в окне.
«Может быть, спит Николай Николаевич? В общем-то, с чего бы это ему так рано ложиться?»
Стукнул на всякий случай. Прислушался. Еще раз постучал. Нажал на форточку — приоткрылась. Александр Антонович просунул голову в форточку. Темно. Головой повертел. Темно.
— Николай Николаевич!
Тихо.