Созвездие Близнецов

Выходило, что композитор упрашивает Тербенева, причем Евгений Сергеевич даже не знал, о ком идет речь.

— Ладно, пошли, — наконец согласился Тербенев. — Я знаю один поплавок. Туда и вызовем. Обе они там, недалеко практикуют.

Взяли такси, приехали на Васильевский, в поплавок. Вот тут-то Тербенев и начал свои гнусные номера.

— Я человек не тщеславный, — говорил Александру Антоновичу композитор, — зачем мне все это?

Но Тербенев сунул швейцару взятый у композитора рубль и о чем-то с ним пошептался, и когда композитор вместе с Тербеневым по лестнице поднялись, швейцар оказался тут как тут. Он широко распахнул перед ними обе стеклянные створки и, пропустив композитора, громко, на весь переполненный зал объявил:

— Дорогие, многоуважаемые гости! Сегодня в нашем с вами ресторане присутствует выдающийся композитор, автор популярных симфоний и песен Евгений Сергеевич Муринский.

— Откуда ты меня знаешь? — изумился тогда композитор (уже потом, на похмельную голову, он сообразил, что это была паскудная проделка Тербенева).

— Как же? Смотрел в телевизоре, — бодро ответил швейцар и глазом при этом не моргнул.

Никогда по телевизору Муринский не выступал, даже не мечтал, но публика уже аплодировала, и композитору пришлось раскланяться на все стороны. Тербенев же предусмотрительно на две ступеньки отстал.

Провели их к столику у окна. Тербенев глянул за окно, прищурился.

— Ну, ты, Евгений Сергеевич, приказывай, а я тем временем для нас компанию организую.

Вообще вел себя так, как будто он режиссер на сцене, так что даже красоту пейзажа за окном, и ту себе приписал.

Какой пейзаж? Ничего за окном в темноте не было видно, кроме белого снега на замерзшей Неве да длинной цепочки фонарей вдалеке.

А он подмигнул композитору и смылся. Евгений Сергеевич принялся созерцать через окно указанный Тербеневым пейзаж, и только когда подошел официант, Муринскому стал ясен подлый, но психологически верный расчет Тербенева. Прославленному композитору приходилось заказывать не как какому-нибудь командировонному завхозу, а с подобающим блеском. Подали все, что обычно подают знаменитым композиторам в поплавках, то есть: столичный салат, холодную красную рыбу, армянский коньяк и бутылку шампанского в крахмальной салфетке. Пока композитор заказывал, пока с нетерпением ждал Тербенева и обещанных «штучек», подходили к столу всякие подозрительные типы чокнуться с композитором и завести посторонний разговор. Композитор не чокался, он сидел за столом, как именинник в ожидании гостей, боясь нарушить симметричный порядок приборов, в посторонние разговоры не вступал, непрерывно курил и поглядывал за окно. Увы, не у того окна сидел композитор. С его стороны был только тербеневский вид на замерзшую реку, вид, конечно, при свете прекрасный, но в это время невидимый и потому бесполезный. Вот если бы Муринский сидел на другой половине, он увидел бы, как на набережной у сходней стройный красавец прельщает двух совершенно случайных и неуклюжих девиц. Но, увы, композитор видел в окне только снег на Неве да огни фонарей на том берегу, а к красотам природы он был равнодушен.

Но вот появился Тербенев, и точно, с девицами, только с какими-то дикими; и есть подозрение, что именно с теми, которых он так долго уговаривал у ресторана. Однако великодушный композитор все простил девочкам за их молодость, да и просто за их существование.

Девицы сначала жеманились, перешептывались, важно поднимали фужеры. Пробуя коньяк, кашляли, говорили, что им это крепко, но пили. Композитора такое их поведение настораживало. Девушки отличались от харьковских разве что выговором. Он помрачнел и стал рюмку за рюмкой глушить армянский коньяк. Тербенев усердно ему помогал. Но постепенно девочки пообмякли, захихикали, потом закурили, а там и вообще пошли танцевать, оставив Тербенева пить с композитором.

—  Верняк! — сказал композитору Тербенев на своем грубом жаргоне и поднял вверх большой палец.

—  Ты какую возьмешь? — быстро спросил композитор.

— Ерунда! — ответил Тербенев. — Бери обеих или, на худой конец, выбирай.

— Уж слишком они держатся скромно, — вздохнул композитор. — Не знаешь даже, как подступиться.

— Это —  понт, — ответил Тербенев. — Такая манера. Ты, главное, сам не робей, держись поразвязней.

Девицы вернулись, одна из них пухлая, маленькая совсем, освоилась, почему-то развеселилась. Она стала тыкать композитора пальцем в живот, называя его то чертиком, то папашей.

— Ха, папаша! — кричала ему пухлая девушка, — Чертик, — кричала, — дай тортик. Хочу торт «Сказка». Слабо заказать?

Композитор послушно заказывал.

Вторая, длинная, череповидная, все время одергивала свою пухленькую подругу и смотрела на нее ненавидящим взглядом — сердилась. Тербенева это их контрастное поведение очень веселило: он хохотал на весь ресторан, пил с композитором и девицами на брудершафт и вообще вел себя с крайней развязностью. Но композитора восхищала свобода и непринужденность Тербенева.