Сожжение

Передо мной появляется стакан с водой, и я начинаю рассказывать все. Даже то, что не собирался открывать. Моя жена мной недовольна, она считает, что я трачу слишком много денег по рекомендациям гуру: сегодня кольцо с ониксом, завтра дымчатый кварц. Но гранат на левом мизинце помог выиграть мое первое дело, в этом я уверен. А белый коралл, который на самом деле красный, помог избежать смертельной опасности: на пути домой – а я всегда там езжу – прямо передо мной на какое-то такси свалилось дерево. Я ношу на груди зеленый турмалин и еще лунный камень. В тот день, когда я начал носить золотой цитрин, результат тревожного медицинского анализа оказался благоприятным. Только не говорите мне, что все это чушь. Наш мир создан из негатива, проблем, притеснений – можете мне поверить, юристы это знают, – а самоцветы несут в себе хорошую энергию.

У меня все время на руках шестьдесят-семьдесят дел. И если дело крупное, как вот дело Дживан, то это сулит только хлопоты и беды. За мной круглые сутки гоняется десяток ищеек из прессы, на меня давят все политические партии, ежедневно приходится общаться с полицейскими чинами, им лишь бы прикрыть свои неумелые действия. Каков бы ни был результат, полно народу будут мной недовольны. Сплошные неприятности. Чем скорее это дело кончится, тем для меня лучше.

– Скоро ли оно кончится? – спрашиваю я. – Мне невмоготу.

Моя гуру говорит, что да, скоро, но…

Пауза.

– Твоя роль, – говорит она с ласковой улыбкой, – будет куда больше, чем тебе сейчас видится.

– В хорошем смысле? – спрашиваю я.

– В хорошем, – подтверждает она. – Когда откроются пути, не страшись по ним следовать.

Меня будто волной подняло и вынесло на берег. Встаю. Думаю, что надо позвонить жене, узнать, как дочь переносит свое наказание. И вернуться в офис, пока мой помощник не превратил его в пепельницу. А по дороге я съем яичный рулет.

– Пусть твоя жена и не разделяет моих предположений, – говорит гуру, – но у меня есть сильное чувство, что в это время для тебя будет особенно ценной одна вещь. На правый указательный палец, – она поднимает руку, демонстрируя этот палец, – нужен аметист.

· Дживан ·

Пурненду принес мне пакетики шампуня, бельевые прищепки и эластичные резинки для волос. Я держу подарки на коленях. Это – валюта.

– Спасибо, – говорю я по-английски. Пусть знает, что я, хоть и получаю от него предметы гигиены, могу быть ему равной.

* * *

Нас переселили в казенное строение в каком-то городе, километров за пятьдесят от нашей деревни. В том доме были стены, разбухшие от сырости, открытые желоба стоков, краны, кашляющие ржавой водой. И больше ничего. Но это был первый и единственный период моей жизни, когда я жила в многоквартирном доме, и я своим жильем гордилась.

Я слышала, как соседский мальчишка, тоже из выселенных, топает вниз по лестнице каждый вечер. Смотрела из окна, как он выходит на улицу, где собирается компания поиграть в крикет. Вместо биты – кусок фанеры, а филдеры [22]гоняются за пустым пластиковым шариком. Моего возраста ребята. У меня руки-ноги чесались бежать к ним, играть, орать, скользить на гальке улицы, раз уж моих привычных полей больше нет. Мать сказала – нельзя.

Я девочка. И я оставалась присматривать за отцом, когда мать уходила на рассвете в поисках поденной работы и возвращалась вечером. Несколько дней она проработала на стройке, но потом работа кончилась.

Потом мать готовила, скрывшись в кухне. Атмосфера дыма и чили препятствовала общению.

Как-то ночью я услышала ее разговор с отцом.

– Где я возьму работу? – говорила мать. – Все тут такие же переселенцы, как мы. Кто меня наймет?

– Погоди пару дней, – ответил отец. – Я возьму ссуду и куплю новую рикшу.

– Новую рикшу, – передразнила мать. – И кто будет на твоей рикше ездить в этом проклятом городе?

Было невыносимо все это слышать. Невыносимо смотреть, как моя мать погружается в мрачное настроение.

Как-то раз я подобралась к ней, когда она готовила.

– Бу! – крикнула я у нее за спиной.

Она дернулась, хотела огреть меня по ногам, но я отскочила. И уже из дверей сказала страшным голосом:

– Ого-го! Чую, чую, человечьим духом пахнет!

И подобралась ближе, чтобы мать все-таки смогла огреть меня по ногам и на этот раз попасть, но она не стала.

* * *

Так что вот так, Пурненду, я и росла. Когда подошла папина очередь на рентген, я его туда отвезла. Поехали мы на автобусе, он несся по хайвею, сигналил и привез нас в клинику с кондиционированным воздухом. Там я стала пристально всматриваться в одну женщину, и она наконец убрала сумку с соседнего стула, чтобы отец смог сесть. У нее руки были белые и пухлые, на пальцах сверкали бриллианты. Перекрещенные ремешки кожаных сандалий, ногти на ногах с розовым лаком. Похожие на леденцы. Она на нас посмотрела. Я попыталась прикрыть потрескавшуюся грязную ступню другой такой же.

В темной комнате лаборант поставил папу к холодной стеклянной пластине и скрылся. Папа вздрогнул.

– Стоять спокойно! – прикрикнул на него лаборант из какой-то камеры, нам не видной. – Прямо стоять!

Но снимок не получился, и лаборант вышел снова, раздраженный.