Созерцатель

Когда у неё был выбор, провести вечер со мной или посидеть с больной мамой или тоскующей сестрой, она всегда выбирала последнее. Когда мне требовалась какая-нибудь отвертка или пассатижи, я обнаруживал их отсутствие. Как-то незаметно, почти все инструменты перекочевали из моей кладовки в детсад Даши. Я конечно понимал, что «всё лучшее — детям», но иногда чувствовал обиду, растерянность… Каждый раз спрашивал себя: если бы в день нашего знакомства мне стали бы известны предпочтения моей будущей супруги, решился бы я жениться на этой девушке? … И каждый раз отвечал: да и еще раз да, и нет в том никаких сомнений. Я любил её такой, какая она была, и не видел необходимости что-то в ней менять. Да и не смог бы…

Иногда во время приступов растерянности и печали, я становился на молитву и спрашивал: «Почему, Господи, в моей семейной жизни всё ни как у людей? Почему Ты отбираешь у меня друзей? Почему почти всегда я один?» Потом долго в полной тишине всматривался в спокойные глаза Спасителя, прислушивался к помыслам, к малейшим звукам и движениям души — и ничего, что могло быть ответом, не чувствовал. Правда, через несколько часов на ночной молитве «на сон грядущим» я открывал Псалтирь, чтобы найти место последней прочтенной кафизмы, и первое, что бросалось в глаза, были слова: «Удалил еси от мене друга и искреннего, и знаемых моих от страстей» (Пс 8,19). Вот оно что! — доходило до меня — и в семье, и в дружбе, и на работе — всюду и всегда — я должен оставаться созерцателем. В этом моя миссия, это мой крест. А Господь помогает мне в этом деле.

Между тем, немало тягучих и суетных дней проводил я в ожидании моей прекрасной леди. Наконец, наступал день, когда я понимал, что окончательно соскучился и собирался к ней в гости в Кучино. Так случилось и на этот раз. Но не с пустыми же руками ехать из столицы в тучные подмосковные луга, подумал я и решил отправной точкой своего путешествия назначить Елисеевский магазин.

Этот гигант торговли подобно айсбергу лишь на десятую часть виден подавляющей части народа. Мало кто догадывается, какие обширные хранилища скрывают его подземные казематы. Мне довелось познакомиться с его кладовыми в те времена, когда на полках магазинов зияла пустота. Но в подземных тайниках Елисеевского никогда пусто не бывало. О, эти косяки замороженных осетров и белорыбицы в холодильниках размером с кабинет начальника! Тысячи банок и баночек зернистой икры, балыков, ветчины, километры стеллажей со спиртным всех сортов со всех стран мира… И сотни снующих туда-сюда «посвященных», допущенных к недрам пайкового изобилия, в числе которых был некогда и я, сжимавший в потной ладони заветный талончик с круглой печатью. О, нет, я не относился к номенклатурному клану, в этот чертог изобилия меня посылали от работы в качестве грузчика праздничных заказов.

Сегодня вхожу под кров Елисеевского как простой смертный. «И вот стою я перед вами — простой русский мужик!» Как-то я имел неосторожность зайти сюда с другом-архитектором. Сколько же пришлось услышать неприличных слов, произнесенных нарочито громко, с максимальным восторгом! Там было что-то такое: балясины, пилоны, анфилады, полуколонны, аркады… В общем, натерпелся сраму-позору — на полжизни хватит. С тех пор захожу в этот дворец пищевого безобразия очами вниз, не обращая внимания на архитектуру, и по привычке занимаю очередь в рыбный отдел.

Когда-то к нам в издательство захаживал один именитый писатель, из тех старичков, которые помнили «Елисей» времен НЭПа. Он всегда приносил с собой пару-тройку селёдочек марки «залом» — обязательно с икрой и красными глазами. Именно с красными, потому что во-первых, это признак свежести, во-вторых, малосольности. Мы освобождали гурману половину стола и расстилали ватман. Старик обнажал хищное лезвие немецкого кинжала, нежно разделывал рыбий трупик, расчленял его на равные части и раскладывал по кусочкам бородинского хлеба на пластинки сливочного масла, но так, чтобы каждому досталась порция мелкой фиолетовой икры. Завершали композицию кольца лука и веточки петрушки. После его угощения мы набрасывались сначала на чай, а потом на его рукописные листы но уже с таким вниманием, будто он последняя надежда всемирной литературы.

Вернуться обратно из страны воспоминаний в настоящее время заставил меня вопрос соседа по очереди.

— Сначала селёдочки, потом бородинского и еще мечниковской простокваши? — спросил он с улыбкой.

— Примерно так, — кивнул я. — Только добавьте ананас и шампанское.

— Значит, намечается романтический вечер с дамой?

— Ну да, с женой.

— Значит, браконьер, — констатировал он, — в смысле женатик. Повезло женщине, — сказал он мечтательно. — Немногие мужья покупают женам шампанское. Я не покупал.

— И как результат?

— Как видите, — вздохнул он печально, позволяя всесторонне обозреть свою холостяцкую неприкаянность.