Создатель Лун с иллюстрациями Сантьяго Карузо

Зеленые волны бьются во Врата Горя день-деньской. Белые на макушках, черные у основания, две островерхие скалы кренятся в стороны, точно буйки, ограждающие проход. На этих отполированных морем каменных столбах гнездуются морские птицы – белокрылые, с блестящими глазами, они высиживают яйца, чистят перья, хлопают крыльями и щелкают оранжевыми клювами в облаках водяной пыли, реющей над рифом.

Сгрудившись вместе, рассевшись рядами друг над другом, они еще нежились в объятиях пуховой дремы, когда восходящее солнце прочертило на волнах багряную сетку лучей. Когда же море вспыхнуло под солнцем полудня, опаловая волна бесшумно, сонно толкнулась в основание рифа, и птицы так же сонно принялись потягиваться, расправляя крылья.

И в безмолвие вод скользнуло каноэ, бронзовое от солнца, усыпанное от носа до кормы самоцветами соленых капель. За кормой тянулся бриллиантовый шлейф, продернутый водорослями, а на носу сидел обливавшийся потом человек. Чайки взметнулись ввысь, закружились над скалой и над морем, крики их наполнили небо, отдаваясь эхом от камней и расходясь, как круги по воде.

Лодка заскребла дном по отмели, черной, как смоль, водоросли заколыхались, отлипая от бортов, крабики бросились врассыпную, торопясь укрыться в прозрачных глубинах зеленых теней. Таково было пришествие Бада Кента на Врата Горя.

Он вытащил каноэ до половины на выступ скалы и сел, тяжело дыша, положив загорелую руку на нос лодки. Так он просидел целый час. Пот высох под глазами. Морские птицы вернулись, ворчливо перекрикиваясь между собой. На шее багровел след от веревки: соленый ветер разъедал натертую кожу, а солнце жгло, как раскаленный докрасна стальной ошейник. Кент то и дело трогал шею, а однажды даже плеснул на нее холодной соленой водой.

Далеко на севере над морем висела дымка – плотная и неподвижная, как туман над Большой Ньюфаундлендской банкой. Кент не сводил с нее глаз: он знал, что там такое. Там, за туманом, лежал Остров Горя.

Остров Горя круглый год укрыт стеной тумана: непроглядные белые бастионы окружают его со всех сторон. Корабли огибают его десятой дорогой. Ходят слухи о горячих источниках на острове: мол, вода из них стекает в море, оттого над ним вечно клубится пар.

Зверовщик вернулся оттуда с россказнями о лесах, оленях и цветах, укрывающих остров сплошным ковром, но он пил без просыху, так что спрос с него был невелик. Тело студента, прибитое к берегу в заливе, было изуродовано до неузнаваемости, но говорили, будто в руке он сжимал багровый цветок, полуувядший, но огромный, как сковорода для смолы.

Обо всем этом и думал Бад Кент, неподвижно лежа рядом со своим каноэ, сгорая от жажды и дрожа от напряжения каждой жилкой измученного тела. И не страх вгонял его в бледность, проступавшую даже сквозь густой загар, а страх перед страхом. Нельзя ни о чем думать… нужно задушить страх на корню, чтобы не отвести взгляда, не отвернуться ни на миг от этой стены тумана, перегородившей море. Стиснув зубы, он обратился к страху лицом, посмотрел в его пустые глаза – и собственные его глаза победно сверкнули. Бад Кент победил страх.

Он поднялся. Чайки снова сорвались с насиженных мест и разразились заполошными воплями, захлопали крыльями так громко, что эхо в скалах отозвалось резкими щелчками.

Бурые водоросли снова заколыхались и разошлись под острым носом каноэ, уходя в глубину, по сторонам от лодки заплясала сверкающая зыбь, омывая нос и корму – шлеп! шлеп! – покатились мягкие волны. Кент опять встал на колени. Отполированное весло взлетело, погрузилось в воду, снова взлетело и погрузилось вновь. Птицы остались далеко позади, но гомон их еще долго стоял у него в ушах, покуда в мягком плеске весла не утонули все прочие звуки, а море не превратилось в океан безмолвия.

Не было ветра, чтобы остудить горячий пот на щеках и груди. Солнце выжгло перед ним огненную тропу, по ней он и вел свое каноэ через пустыню вод. Неподвижный океан расступался, пропуская лодку, и сминался зыбью за бортами, звеня, искрясь и пенясь, как невинный и веселый лесной ручеек. Человек в лодке окинул взглядом бескрайнюю равнину вод, и страх перед страхом снова поднялся из глубин его души и стиснул горло. Опустив голову, словно израненный бык, он вытряхнул из себя этот страх и вонзил в воду весло по-мясницки, по самую рукоять.

И вот, наконец, он подошел к стене тумана. Поначалу тот был разреженный, легкий и прохладный, но постепенно прогревался и делался всё плотней, и страх перед страхом вцепился ему в загривок, но человек в лодке продолжал грести не оглядываясь.