Сороковник. Книга 4

Нехорошо будет уехать, не поговорив с Рориком. Только-только он начал справляться с собственными комплексами, как напридумывает новых и будет страдать молча, знаю я таких. Решившись вернуться, я уже собираюсь обратиться к своим, чтобы подождали немного, но именно в этот момент высокие двустворчатые входные двери распахиваются, и объект, занимающий мои думы, является собственной персоной — такой узнаваемый в своём чудном нелепом балахоне. Который немедленно защемляется дверью. Выдёргивая в сердцах подол из щели между створками, ведун едва не роняет посох, шипит что-то сквозь зубы… в общем, выглядит вполне живёхоньким недотёпой, как всегда слегка не от мира сего.

На сердце у меня теплеет. Неужели всё-таки решился поговорить? Я уже подаюсь навстречу, но суженый отчего-то удерживает, посматривая на обережника как-то странно. Машка с Сонькой — те вообще глядят, как на ходячее недоразумение, и есть, с чего: молодой человек, вроде, при посохе, почти в мантии, атрибутика узнаваема, вот только — таких несолидных магов им ещё не приходилось встречать. Николас радушно кивает. Дон — тот вообще расцветает в улыбке.

— А-а, юноша! Чрезвычайно рад видеть вас снова. Вы тоже покидаете эти гостеприимные стены? Мы могли бы вас подвести, нам не по дороге?

— По-о дороге, — натянуто отвечает обережник. И какие-то новые нотки в его голосе меня настораживают. Он словно не видит меня — или старается не замечать? Во всяком случае, отвешивает неловкий поклон в адрес всей нашей компании — и с выражением отчаянной решимости на лице спускается прямо к Главе.

Почему именно к нему?

В трёх шагах от дона Теймура замедляется. Опускает посох плашмя на землю. Выпрямившись, протягивает вперёд руки, демонстрируя пустые ладони. Похоже, только мы с девочками ничего не понимаем, потому что у наших мужчин лица-то становятся необычайно серьёзные, я бы даже сказала — торжественные.

— Вот как? — нарушает провисшее молчание дон. — Правильно ли я понял, юноша: вы затеяли некий старинный ритуал и сейчас пытаетесь показать чистоту намерений? Забав… Очень интересно. Итак, вы пришли с открытой душой и разоружённый. Я вас слушаю.

— Не смейся, Тимур, — подаёт из-за его плеча реплику сэр Джонатан. — Ты же видишь, мальчик волнуется.

— Что ты, Джонатан, я абсолютно серьёзен. Благородная цель, с которой он пришёл, достойна уважения, притом вдвойне, учитывая возраст просящего. Далеко не каждый, даже в зрелом возрасте, осмелится на подобный шаг. Я весь внимание, уважаемый.

Машка открывает рот для вопроса, но Николас поспешно прижимает палец к губам. Не время. Не место. Девочки послушно затихают, но в глазах так и плещется любопытство. А я — всей шкуркой чувствую изменение атмосферы, словно среди жаркого августовского дня пошёл снег. Дон уже не улыбается: лицо его сурово, и сам он — величав, слегка надменен, и даже вроде бы стал немного выше ростом.

— Господин Архимаг…

Кадык на шее обережника дёргается, будто тот судорожно сглатывает, не в силах перебороть волнение. Но всё-таки Рорик упорно продолжает:

— Да, я пришёл к вам с чистыми руками, но нечистой совестью. На мне — вред, причинённый вашему семейству, пусть и ненамеренный. По моей вине госпожа И-ива…

Бедный мальчик, неужели он снова заикается? Или это от волнения?

— … госпожа Ива пострадала дважды. Я виноват. Из-за меня она могла погибнуть. Я приношу свои извинения, но понимаю, что этого мало.

И впервые переводит взгляд на меня. Чистые зелёные глаза полны боли. Вот что он носил в себе всё это время, оттого и не давал о себе знать…

Звучно заговаривает дон.

— Как глава Клана, я принимаю ваши извинения, обережник Рорик, ученик Симеона, и согласен принять большее. Что вы можете предложить в качестве компенсации за причинённый ущерб здоровью моей невестки? Выкуп? Службу? Жизнь?

Машка, округлив глаза, зажимает рот ладонью, чтобы не брякнуть лишнего. Её сестрица мрачнеет, и вдруг так становится похожей на своего папочку в минуты не слишком хорошего расположения духа, что мне аж жутко становится. Вот она, кровь-то, никуда от неё не денешься.

— Откупаться мне нечем, — честно признаётся мой бывший компаньон, и его простодушное признание вдруг снижает возникшую напряжённость. — От взятой моей жизни толку не будет. Я предлагаю службу — всем, чем могу, и на срок, который сами назначите.

— Рабство? — не выдержав, ахает Машка.

Мага укоризненно качает головой — не время младшим высказываться! Дон холодно приподнимает бровь и бросает в сторону внучки предупредительный взгляд. Никаких "Прости, дед!" сейчас не принимается, поскольку он при исполнении. Девочкам хватает ума помолчать и отступить за дядю с отцом.