Сорок пять

Чтобы вернее добиться цели, он с этого момента стал делать вид, будто совершенно отказался от нее, и весь день был самым покладистым и веселым спутником.

Реми не без тревоги отметил эту перемену.

Так они доехали до какого-то городка и остановились на ночлег.

На следующий день, предвидя долгий путь, выехали с рассветом.

В полдень пришлось остановиться, чтобы дать отдых лошадям.

В два часа снова двинулись в путь и ехали до четырех.

Вдали синел густой Лаферский лес.

Мрачный и таинственный вид наших северных лесов производит сильное впечатление на южан, с их тягой к солнечному свету и теплу. Но для Реми и Дианы здесь не было чего-то необычного: они привыкли к темным рощам Анжу и Солони.

Они только обменялись многозначительными взглядами, словно обоим стало ясно, что в этом лесу совершится нечто, тяготеющее над ними с минуты отъезда.

Трое всадников въехали в лес.

Было около шести часов вечера. Полчаса спустя начали сгущаться сумерки.

Сильный ветер кружил сухие листья и уносил их в огромное озеро, противоположный берег которого терялся в глубине леса. Это своего рода Мертвое море простиралось перед тремя путниками, начинаясь у самой обочины.

Проливной дождь, шедший уже два часа, размыл глинистую почву. Диана, уверенная в своей лошади и, кроме того, довольно беспечная во всем, что касалось ее собственной безопасности, опустила поводья. Орильи ехал справа от нее, вдоль берега. Реми — слева, посередине дороги.

Ни одной живой души не было на длинном изгибе дороги под сумрачной сенью ветвей.

Могло показаться, что это — зачарованный сказочный лес, в тени которого нет ничего живого, если бы порою из чащи не доносился глухой вой волков, просыпавшихся в предвестии ночи.

Вдруг Диана почувствовала, что ее седло — в тот день лошадь, как обычно, седлал Орильи — сползает набок.

Она позвала Реми, который тотчас спешился и подошел к своей госпоже, а сама наклонилась и стала затягивать подпругу.

Этим воспользовался Орильи: неслышно подъехав к Диане, он кончиком кинжала рассек шелковый шнурок, придерживавший маску.

Застигнутая врасплох, молодая женщина не могла ни предупредить его движение, ни заслониться рукой. Орильи сорвал маску и склонился к ней: их лица сблизились.

Они впились глазами друг в друга, и никто не смог бы сказать, кто из них был более бледен и более грозен.

Орильи почувствовал, что на лбу его выступил холодный пот, он уронил кинжал и маску и в ужасе воскликнул:

— О Небо!.. Графиня де Монсоро!

— Этого имени ты уже никогда более не произнесешь! — вскричал Реми. Схватив Орильи за пояс, он стащил его с лошади, и оба упали на дорогу.

Орильи протянул руку, чтобы подобрать кинжал.

— Нет, Орильи, нет, — сказал Реми, упершись коленом ему в грудь, — тебе придется остаться здесь.

И тут спала последняя пелена, затемнявшая память Орильи.

— Ле Одуэн! — вскричал он. — Я погиб!

— Пока еще нет! — произнес Реми, зажимая рот отчаянно отбивавшемуся негодяю. — Но сейчас тебе придет конец!

Выхватив правой рукой свой длинный фламандский нож. он прибавил:

— Вот теперь, Орильи, ты и впрямь мертв!

Клинок вонзился в горло музыканта; послышался глухой хрип.

Диана, сидевшая на коне вполоборота, опершись о луку седла, вся дрожала, но, чуждая милосердия, смотрела на жуткое зрелище безумными глазами.

И, однако, когда кровь заструилась по клинку, она, потеряв на миг сознание, откинулась назад и рухнула наземь, словно мертвая.

В эту страшную минуту Реми было не до нее. Он обыскал Орильи, вынул у нет из кармана оба свертка с золотом и, привязав к трупу увесистый камень, столкнул его в озеро.

Дождь все еще лил как из ведра.

— Господи! — вымолвил он. — Смой следы Твоего правосудия, ибо оно должно поразить и других преступников.

Обмыв руки в мрачной стоячей воде озера, он поднял с земли все еще бесчувственную Диану, посадил ее на коня и сам вскочил в седло, одной рукой заботливо придерживая спутницу-Лошадь Орильи, испуганная воем волков, которые быстро приближались, словно привлеченные страшным событием, исчезла в лесной чаще.

Как только Диана пришла в себя, оба путника, не обменявшись ни единым словом, продолжили путь в Шато-Тьерри.

XIV О ТОМ, КАК КОРОЛЬ ГЕНРИХ III НЕ ПРИГЛАСИЛ КРИЛЬОНА К ЗАВТРАКУ, А ШИКО ПРИГЛАСИЛ САМ СЕБЯ

На другой день после того, как в Лаферском лесу разыгрались события, о которых мы только что рассказали, король Франции вышел из ванны около девяти часов утра.

Камердинер сначала завернул его в тонкое шерстяное одеяло, а затем вытер двумя мохнатыми простынями из персидского хлопка, похожими на нежнейшее руно, после чего пришла очередь парикмахера и гардеробщиков, которых сменили парфюмеры и придворные.

Когда наконец придворные удалились, король призвал дворецкого и сказал ему, что у него нынче разыгрался аппетит и поэтому желателен завтрак более основательный, чем его обычный крепкий бульон.