Сорок пять

— Ты находишь, Шико?

— Прелестный легкий румянец.

— Что?

— Ты же не накрашен?

— Вот еще!

— С чем тебя и поздравляю.

— В самом деле, сегодня я превосходно себя чувствую.

— Тем лучше, мой король, тем лучше. Но… тысяча чертей! Завтрак твой этим не заканчивается, у тебя, наверное, есть и что-нибудь сладенькое?

— Вот засахаренные вишни, приготовленные монмартрскими монахинями.

— Они слишком сладкие.

— Орехи, начиненные коринкой.

— Фи! С ягод не сняли кожицу.

— Тебе ничем не угодишь!

— Честное слово, все портится, даже кухня, и при дворе живут все хуже и хуже.

— Неужто при Наваррском дворе лучше? — спросил, смеясь, Генрих.

— Эхе-хе! Может статься!

— В таком случае там, наверное, произошли большие перемены.

— Вот уж что верно, то верно, Генрике.

— Расскажи мне наконец о твоем путешествии, это меня развлечет.

— С величайшим удовольствием, для этого я и пришел. С чего прикажешь начать?

— С начала. Как было в пути?

— Прогулка, чудесная прогулка!

— И никаких неприятностей?

— У меня-то? Путешествие было сказочное.

— Никаких опасных встреч?

— Да что ты! Разве кто-нибудь посмел бы косо взглянуть на посла его христианнейшею величества? Ты клевещешь на своих подданных, сынок.

— Я задал этот вопрос, — пояснил король, польщенный тем, что в ею государстве царит полнейшее спокойствие, — поскольку, не имея официального поручения, ты мог подвергнуться опасности.

— Повторяю, Генрике, что у тебя самое очаровательное королевство в мире: путешественников кормят даром, дают им приют из любви к ближнему, а что касается самой дороги, то она словно обита бархатом с золотой каемкой. Невероятно, но факт.

— Словом, ты доволен, Шико?

— Я в восторге.

— Да, да, моя полиция хорошо работает.

— Великолепно! В этом нужно отдать ей должное.

— А дорога безопасна?

— Как дорога в рай. Встречаешь одних лишь херувимчиков, в своих песнопениях славящих короля.

— Видно, Шико, мы возвращаемся к Вергилию.

— К какому его сочинению?

— К “Буколикам”. О, fortunatos nimium!

— А, правильно! Но почему такое предпочтение пахарям, сынок?

— Потому что в городах, увы, дело обстоит иначе.

— Ты прав, Генрике, города — средоточие разврата.

— Сам посуди: ты беспрепятственно проехал пятьсот лье…

— Говорю тебе, все шло как по маслу.

— А я отправился всего-навсего в Венсен и не успел проехать и одного лье…

— Ну же, ну?

— Как меня едва не убили на дороге.

— Брось! — произнес Шико.

— Я все расскажу тебе, друг мой. Сейчас об этом составляется обстоятельный отчет. Не будь моих Сорока пяти, я был бы мертв.

— Правда? И где же это произошло?

— Ты хочешь спросить, где это должно было произойти?

— Да.

— Около Бель-Эба.

— Поблизости от монастыря нашего друга Горанфло?

— Вот именно.

— И как же наш друг вел себя в этих обстоятельствах?

— Как всегда, превосходно, Шико. Не знаю, проведал ли он о чем-нибудь, но вместо того, чтобы храпеть, как делают в такой час все мои бездельники монахи, он стоял на своем балконе, а вся его братия охраняла дорогу.

— И ничего другого он не делал?

— Кто?

— Дон Модест.

— Он благословил меня с величием, свойственным лишь ему.

— А его монахи?

— Они во всю глотку кричали: “Да здравствует король!”

— И ты ничего больше не заметил?

— А что я еще мог заметить?

— Не было ли у них под рясами оружия?

— Они были в полном вооружении, Шико. Я узнаю в этом предусмотрительность достойного настоятеля. Ему все было известно, а между тем он не пришел на следующий день, как д’Эпернон, рыться во всех моих карманах, приговаривая: “За спасение короля, ваше величество!”

— Да! На это он не способен, да и ручищи у него такие, что не влезут в твои карманы.

— Изволь, Шико, не насмехаться над доном Модестом. Он один из тех великих людей, которые прославят мое правление, и знай, что при первом же благоприятном случае я пожалую ему епископство.

— И прекрасно сделаешь, мой король.

— Заметь, Шико, — изрек король с глубокомысленным видом, — когда выдающиеся люди выходят из народа, они порою достигают совершенства. Видишь ли, в нашей дворянской крови заложены и хорошие и дурные качества, свойственные нашей породе и придающие ей в ходе истории облик, присущий ей одной. Так, Валуа проницательны, изворотливы, храбры, но ленивы. Лотарингцы честолюбивы и алчны, изобретательны, деятельны, способны к интриге. Бурбоны чувственны и осмотрительны, но без идей, без воли, без силы — ну, как Генрих. А вот когда природа создает выдающегося простолюдина, она употребляет на это лучшую свою глину. Вот почему твой Горанфло — совершенство.

— Ты находишь?

— Да, он человек ученый, скромный, хитрый, отважный. Из него может выйти все что угодно: министр, полководец, папа римский.

— Эй, эй! Остановитесь, ваше величество, — сказал Шико. — Если бы этот достойный человек услышал вас, он бы лопнул от гордости, ибо что там ни говори, а он полон гордыни, наш дон Модест.

— Шико, ты завистлив!

— Я? Сохрани Бог. Зависть — фи, какой гнусный порок! Нет, я справедлив, только и всего. Родовитость не ослепляет меня. Stemmata quod faciunt? Стало быть, тебя, мой король, чуть не убили?

— Да.

— Кто же?

— Лига, черт возьми!

— А как она себя чувствует, Лига?