Сорок пять

— Как именно?

— Отправиться в совершенно противоположном направлении.

— Вы, сударь, не знаете моей госпожи. Эта женщина всегда стоит на своем. К тому же убедить ее отправиться вместо Англии во Францию еще не все: если бы даже она явилась в Шато-Тьерри, почему вы думаете, что она уступит домогательствам герцога?

— А почему бы нет?

— Она не любит герцога Анжуйского.

— Вот еще! Женщины всегда любят принцев крови.

— Но если его высочество герцог Анжуйский подозревает, что моя госпожа любит графа дю Бушажа или герцога де Жуаеза, как же ему пришла в голову мысль похитить ее у того, кого она любит?

— Послушай, простачок, — сказал Орильи, — у тебя какие-то совершенно пошлые представления, и, видно, нам с тобой трудно договориться. Поэтому давай не будем вступать в спор. Я хотел действовать с тобой добром, а не силой, но раз ты вынуждаешь меня изменить образ действий, — что ж, я его изменю.

— Что же вы сделаете?

— Я тебе уже говорил. Герцог дал мне все права и полномочия. Убью тебя в каком-нибудь укромном месте, а даму похищу.

— Вы уверены в своей безнаказанности?

— Я верю во все, во что велит мне верить мой господин. Ну как, уговоришь ты свою госпожу ехать во Францию?

— Приложу все старания, но ни за что не ручаюсь.

— Когда же я получу ответ?

— Да вот, — поднимусь наверх и поговорю с ней.

— Ладно. Ступай же. Я жду.

— Слушаюсь, сударь.

— Еще одно слово, любезнейший. Ты понял, что и дама твоя, и сама жизнь — в моих руках?

— Понял.

— Отлично. Иди, а я пойду седлать коней.

— Особенно не торопитесь.

— Ну, чего там. Я уверен в успехе. Разве принцам встречаются недоступные?

— Это вроде бы все же случалось.

— Да, — согласился Орильи, — но исключительно редко. Ступай.

И пока Реми поднимался наверх, Орильи, очевидно, вполне уверенный, что его надежды сбудутся, поспешил в конюшню.

— Ну что? — спросила Диана, увидя Реми.

— Сударыня, герцог вас видел.

— И?..

— Влюбился без памяти.

— Герцог меня видел? Герцог в меня влюбился! — воскликнула Диана. — Ты бредишь, Реми?

— Нет. Я передал вам то, что он мне сказал.

— Кто сказал?

— Этот человек! Этот гнусный Орильи.

— Но раз он меня видел, то и узнал. Как же тогда…

— Если бы герцог узнал вас, неужели Орильи осмелился бы явиться к вам и заговорить о чувствах принца? Нет, герцог вас не узнал.

— Ты прав, тысячу раз прав, Реми. За шесть лет в сознании этого дьявола столько всего возникало и исчезало, что он меня и впрямь забыл. Последуем за этим человеком, Реми.

— Да, но он-то вас узнает.

— Почему ты думаешь, что память у него лучше, чем у его господина?

— О, да потому, что герцог заинтересован в том, чтобы забывать, а он — в том, чтобы помнить. Понятно, что герцог забывает — этот зловещий распутник, слепец, пресыщенный убийца тех, кого любил. Как бы он мог жить, если бы не забывал? Но Орильи забывать не станет. Если он увидит ваше лицо, вы ему представитесь карающим ангелом, и он вас выдаст.

— Реми, я, кажется, говорила тебе, что у меня есть маска, и, кажется, ты говорил, что у тебя есть нож?

— Верно, сударыня, — ответил Реми, — я начинаю думать, что господь с нами в сговоре и поможет нам покарать злодеев.

Подойдя к лестнице, он крикнул:

— Сударь! Сударь!

— Ну как? — ответил снизу Орильи.

— Моя госпожа благодарит графа дю Бушажа и с большой признательностью принимает ваше любезное предложение.

— Прекрасно, прекрасно, — скажите ей, что лошади готовы.

— Идемте, сударыня, — сказал Реми, подавая Диане руку.

Орильи ждал у лестницы с фонарем в руке. Ему не терпелось поскорее увидеть лицо незнакомки.

— О, черт! — прошептал он. — Она в маске. Ну, ладно. Пока доедем до Шато-Тьерри, шелковые шнурки перетрутся…

XIII ПУТЕШЕСТВИЕ

Двинулись в путь.

Орильи вел себя со слугой, как с равным, а к его госпоже проявил величайшую почтительность.

Но Реми было ясно, что за этой внешней почтительностью кроются какие-то темные расчеты.

В самом деле: держать женщине стремя, когда она садится на коня, предупреждать каждое ее движение, не упускать ‘случая поднять ее перчатку или застегнуть ей плащ может либо влюбленный, либо слуга, либо человек, снедаемый любопытством.

Дотрагиваясь до перчатки, Орильи видел руку, пристегивая плащ, заглядывал под маску, поддерживая стремя, подстерегал возможность увидеть лицо, которое, порывшись в воспоминаниях, не смог узнать принц, но которое он, Орильи, благодаря четкости своей памяти, рассчитывал безошибочно узнать.

Но у музыканта был сильный противник: Реми настаивал на том, чтобы служить своей госпоже, как раньше, и ревниво отстранял Орильи.

Диана же, делая вид, что и не подозревает о причинах любезности Орильи, взяла сторону того, кого он считал старым слугой, нуждающимся в том, чтобы с него сняли часть его забот, и попросила Орильи не препятствовать Реми заниматься тем, что касалось только его.

Музыканту оставалось лишь одно: надеяться во время длительной езды на сумрак и дождь, а во время остановок — на трапезы.