Читаем Сорок четвертый. События, наблюдения, размышления полностью

Нельзя отрицать, что и у нас немало наблюдателей прошлого хотели бы видеть в политических актах польского левого течения прежде всего ходы в игре против «Лондона», тактические шаги, вытекающие из действий противника и рассчитанные на его реакцию. Если Грот — так, то Новотко — этак, если Бур — так, то Финдер — этак. А потом Гомулка — так, значит, Миколайчик — иначе. И если рассматривать историю сквозь призму политических инициатив, деклараций и контрдеклараций, заявлений и антизаявлений, действий и противодействий как некое подобие шахматной партии или даже матча по пинг-понгу, разыгрываемого руководящими силами противостоящих друг другу партнеров (в этом понимании — именно партнеров), можно легко упустить из виду ту, как бы третью, силу, отнюдь не болельщика, а третьего партнера, точнее, своеобразного судью этого матча — человека. Обычного человека или многомиллионные массы, народ. Этот «третий» не только живет своей собственной жизнью, имеет свои собственные потребности, стремления, требования, которые должны быть сформулированы, определены, реализованы. Он обладает также силой — силой воли и силой воплощения в жизнь, силой творить массовые, а следовательно, и исторические факты. В конечном счете не абстрактная история, а именно он выносит окончательный приговор — принимает или отвергает всякого рода программы, и политические курсы, а вместе с ними и их носителей — деятелей и руководителей.

Итак, где же искать подлинные пружины истории: в концепциях и усилиях политиков или в умах людей, составляющих массы, исторический поток? Кто же творец истории: тот, кто выступает с инициативой и пропагандирует, или тот, кто одобряет и осуществляет?

Историю творят народные массы. Но, чтобы увидеть это творчество, совсем необязательно наблюдать массовое движение, бои и демонстрации. Даже самая большая волна состоит из капель; измерить революционную температуру можно, исследуя ритм исторического события в его совокупности, но можно и исследуя скорость движения отдельных частиц исторического процесса, быстрое, изменчивое течение судеб отдельных людей, их, казалось бы, естественную суету вокруг своих дел, их неизбежные внутренние колебания. Этот способ наблюдения представляется нам тем более ценным, что, как уже говорилось, в Польше история не гремела фанфарами легендарной конармии и ее шаги не отдавались эхом топота пролетарских эскадронов, атакующих офицерские полки белых. По улицам маленьких польских городков история зачастую проходила инкогнито, без особого шума, как-то запросто. «Бабоньки, глядите сюда, да ведь это Климковый Стась идет с ружьем!» — кричит баба в Свецехове, наблюдая вступление отряда Армии Людовой{202}. А потом?

Ленивое шарканье рваных сапог двух хлопцев, типично штатских, своих, местечковых, с винтовками и милицейскими повязками на рукавах, сонно кружащих по притихшим улицам подлясского или люблинского местечка, — разве это шаги истории? Ходят, наблюдают, даже как бы изумленные, может, слегка напуганные этой своей ролью опоры порядка, стоят на посту во имя того, чтобы была Польша, чтобы была власть (значит, порядок), чтобы уцелела школа, чтобы могла спокойно работать лесопилка…

И все-таки именно это — те самые шаги истории. Шаги истории, голос истории, облик истории. Именно той, единственной в своем роде истории польского 1944 года, которая не похожа на то, что уже было, и на то, что будет. По улицам деревень и местечек правобережной, люблинской Польши история двигалась не по середине мостовой, а по тротуарам, вместе с прохожими, в них самих. Она жила в каждом человеке, и судьба ее решалась в уме и сердце этого человека чаще, чем в открытых столкновениях многотысячных масс. Она жила в движении молекул исторической материи, жила в движении отдельных людей, составляющих классы и массы, народ, больше того, она жила прежде всего внутри человеческого атома.

…Начало польского октября 1944 года. Польский выстрел «Авроры» уже прозвучал в наших сердцах. Каждый человек, следуя собственным стремлениям, принял участие в движении народных масс.

Кто-то из них передает свою энергию другим, сообщив им революционное ускорение, необходимое для преодоления социальных барьеров? Кто-то примет активное участие в польском октябре 1944 года?

Вот они, компоненты революции, — ее люди.

Трудно писать о них, о живых людях, которые находятся среди нас. Они обогатили свою биографию, изменились; возможно, мы ежедневно встречаем их на улице. Хотя у некоторых из них фамилии менялись, мы в рабочем порядке только для данного случая назовем их в той очередности, в какой они появятся ниже: Павельский, Обарский, Леший, Адамяк, Коза.

Неважно, каковы их подлинные фамилии. Жизнь этих людей уже описана в разных произведениях польской литературы и в разной форме. Не требуйте от меня ссылок на архивы и метрики. Эти люди действительно существуют. Я их знаю.

Перейти на страницу:

Все книги серии Библиотека Победы

Похожие книги

1. Щит и меч. Книга первая
1. Щит и меч. Книга первая

В канун Отечественной войны советский разведчик Александр Белов пересекает не только географическую границу между двумя странами, но и тот незримый рубеж, который отделял мир социализма от фашистской Третьей империи. Советский человек должен был стать немцем Иоганном Вайсом. И не простым немцем. По долгу службы Белову пришлось принять облик врага своей родины, и образ жизни его и образ его мыслей внешне ничем уже не должны были отличаться от образа жизни и от морали мелких и крупных хищников гитлеровского рейха. Это было тяжким испытанием для Александра Белова, но с испытанием этим он сумел справиться, и в своем продвижении к источникам информации, имеющим важное значение для его родины, Вайс-Белов сумел пройти через все слои нацистского общества.«Щит и меч» — своеобразное произведение. Это и социальный роман и роман психологический, построенный на остром сюжете, на глубоко драматичных коллизиях, которые определяются острейшими противоречиями двух антагонистических миров.

Вадим Кожевников , Вадим Михайлович Кожевников

Детективы / Исторический детектив / Шпионский детектив / Проза / Проза о войне