Соперницы

Не знаю, готовила ли Наталья свою речь или вещала по наитию, а только слова ее явно попали в цель. Нет, железная леди, разумеется, не подала и виду, но по окаменевшему ее подбородку, по нервно сжатым губам и глазам, утратившим обычную живость и блеск, я поняла, что былая подруга зацепила ее за живое. Отвечала Стефания через силу:

— Тогда тебе тем более не о чем беспокоиться. Запасись терпением и жди своего часа. Мы все знаем, как хорошо тебе это удается. Только сейчас он еще не наступил. Поэтому извини, но тебе лучше уйти. Я немного устала от нашей беседы.

— Я-то уйду, — усмехнулась Натали. — Но только ты ведь сама знаешь, что все, что я сказала, правда.

С этими словами она выплыла из комнаты. Стефания же, едва дождавшись, пока за ней захлопнется дверь, рухнула на диван, словно тряпичная кукла, у которой оборвалась нить, соединяющая ее с рукой хозяина. И тут же из своей комнаты появился растревоженный, смятенный Эд.

— Мам, — подступился он к матери, — что все это значит? Кто она?

— Не обращай внимания. Так, весточка из прошлого, — качнула головой она. — Я ведь не зря не хотела сюда возвращаться. У меня не очень приятные воспоминания с этим связаны. Думала, получится не вспоминать, но, видишь, не удалось.

Эд сел рядом с ней, привычным жестом сцепил пальцы в замок, опустил голову, задумавшись. Мать лгала ему, это было очевидно, читалось в ее неестественно блестящих, избегающих его глазах.

— А что вас связывало в прошлом? И кто ее муж? У тебя что, роман с ним? Но ведь… это же не Голубчик, верно?

— Ты решил мне допрос учинить? — нахмурилась Стефания. — По-моему, ты лезешь не в свое дело.

— Но если эта женщина является в наш дом, обвиняет тебя, по-моему, это уже мое дело.

— Прекрати, — Стефания, потеряв терпение, хлопнула ладонью по низкому полированному столику. — Что ты привязался ко мне?

— Просто хочу понять, о чем говорила эта мадам. Что такое ты сделала в прошлом? Почему она сказала, что ты арестантка? Я вижу, что тебя всю трясет. С самой первой минуты, когда мы сели на теплоход. Я хочу во всем разобраться.

— Не в чем здесь разбираться! — холодно отрезала Стефания. — Эта женщина… она сумасшедшая! Да, мы были немного знакомы в прошлом. Но это все! Больше мне нечего рассказать.

— Тогда почему, почему ты ничего не рассказываешь мне о жизни в России? Я даже девичьей фамилии твоей не знаю…

— Потому что я не хочу, чтобы какой-нибудь журналист начал раскапывать мое прошлое. Ты вроде большой мальчик уже, должен понимать: я публичное лицо, и любая новая информация обо мне тут же попадет в газеты. И совершенно незачем выставлять на обозрение подробности моей биографии.

— А я и не прошу выставлять на обозрение, я прошу ответить только мне. Или ты думаешь, я тут же побегу докладывать все первому встречному папарацци?

Стефания хотела что-то ответить, но Эд не дал ей сказать, махнув рукой и продолжая взволнованный монолог:

— И что же за прошлое у тебя, которое не должно попасть в газеты? Почему мы уехали из России? Почему ты сменила имя? Почему я родился здесь, если мой отец был итальянцем? Почему я совсем ничего не помню про вас с ним?

— Довольно! — она резко вскочила с дивана.

Такой я ее еще не видела — волосы разметались по плечам, глаза сверкают яростью, на бледном обморочном лице ярко пламенеют пятна лихорадочного румянца.

— Я не желаю больше об этом говорить. И ни на какие вопросы отвечать не стану. Это моя жизнь, и я не обязана ни перед кем отчитываться. Даже перед тобой!

Стефания прошла к бару, щедро плеснула виски в низкий толстостенный стакан и махнула залпом, не разбавляя и не закусывая. Как легко слетел с нее налет спокойной холодной аристократичности. Эта женщина — резкая, властная, темпераментная — была почти незнакома мне.

— Значит, — снова начал Эд, — мне нельзя спрашивать даже о своем прошлом.

— Значит, нельзя! — отрезала Стефания. — Все. Закрыли тему! Считай, что я жестокая, несправедливая… Как хочешь! Оправдываться я не собираюсь.

И тут наконец подала голос я:

— Извините, Стефания, уже второй час, вы обещали отпустить меня в город. И Эд дал слово меня проводить…

Кажется, оба они забыли о моем присутствии, дернулись на звук и замерли. Затем Эд, бросив на прощание хмурый подозрительный взгляд на мать, молча подхватил меня под руку и повел к выходу.

Никакого слова он, конечно, не давал, я выдумала это, чтобы увести его и позволить его матери опомниться. То, что ей это необходимо, я точно знала, потому что, в отличие от Эда, благодаря прочитанным записям кое-что понимала в этой истории.

16

…

Возвращаться — плохая примета. Так мама говорила.