Солонго. Тайна пропавшей экспедиции

Экспедиция готовилась выйти со стоянки, и со стороны могло показаться, что за последний день ничего не изменилось, только Юра с Сергеем Николаевичем поменялись местами: теперь команды раздавал Нагибин.

Лошадь, на которой пыталась сбежать Ринчима, была лошадью Артёма. Она умчалась в лес и больше на поляне так и не появилась. Это никого не беспокоило. Юноше отдали коня Ринчимы — тугоуздого[18], тропотливого[19], но в общем покорного. Артём вздрогнул, подумав, что в суете и страхе этих дней совсем забыл жену Баира. То, что в городе отозвалось бы долгими мыслями и переживаниями, здесь прошло как-то излишне легко, почти буднично. Все, кроме Баира, давно смирились с убийством Ринчимы и теперь думали лишь о своей участи.

Марина Викторовна с тревогой поглядывала на сына. Ждала, что он хоть в нескольких словах объяснит ночное происшествие. Но юноша хотел обсудить всё обстоятельно, а для этого пока что не было возможности, да и охотники поглядывали на него с особым вниманием.

Сергей Николаевич слышал, что сын пытался сбежать, но также молчал, ни о чём не спрашивал — понимал, что лучше дождаться разговора наедине. И только Джамбул с такой хитрой, довольной улыбкой взглянул на Артёма, будто знал всё в деталях и дополнительных объяснений не искал. Возможно, Солонго успела забраться и к нему; впрочем, это было сомнительным предположением — мужчин изначально стерегли сменным караулом, в их палатке при зажжённом светильнике всю ночь бодрствовал то Слава, то Тензин, то Очир.

Артёму пришлось обдумывать своё положение в одиночку. Он понимал, что план побега нужно скорректировать. Просто выскользнуть через прореху в палатке не удастся. «Но что же нам делать?»

Юноша мельком увидел, как Джамбула под сопровождением увели в кусты. Тот попросился в туалет, а сам незаметно поднял выброшенную вчера нефритовую статуэтку — положил её в карман брюк, а потом, вернувшись к костру, отёр её полами куртки, очистил от лесного мусора и спрятал за пазуху. В этих действиях было столько бережности, что Артём невольно нахмурился.

«Далась им эта статуэтка! Поначалу Тюрин, теперь Джамбул…» Впрочем, это краткое наблюдение натолкнуло его на мысль о новом плане. Разволновавшись, юноша жалел только, что не может сразу обсудить его с мамой или папой. К моменту, когда экспедиция выдвинулась в путь, план казался ему если не совершенным, то единственно возможным. Однако реализовать его без маминой помощи было бы трудно.

Единственным человеком, которого совершенно не заботили ни смерть Ринчимы, ни перемена в отношениях с Нагибиными, был Тюрин. Профессор, насвистывая под нос рваную мелодию, расстегнул один из кармашков жилетки. С довольным лицом извлёк сложенный и перетянутый резинками дождевик. Облачился в него и показал, что готов отправляться хоть в самое сердце урагана. Дождевик, сам нелепый, тонкий, с громадным колпаком-капюшоном, сидел на Тюрине с большими складками и, судя по всему, должен был изорваться от первых же веток. Сергей Николаевич сказал об этом другу, но тот лишь покривился в ответ.

Ночной ливень усложнил путь. Балты[20], и без того не пересыхавшие даже в жаркую межень, теперь разбухли полноводной поймой. Мочажины[21], заросшие багульником и карликовой берёзой, превратились в настоящие озёра, и без проводника по этой долине пришлось бы долго плутать, выискивая сухие проходы, но Джамбул уверенно вёл экспедицию по становым местам, будто не раз проделывал это раньше. Лишь однажды лошади увязли в зыбучей траве свежего подрямника[22] — скупого болотца, скопившегося тут от весенних паводков и не успевшего погубить ни осиновых зарослей, ни пышнолапых елей.

Возглавляли экспедицию монгол и братья Нагибины. Следом вереницей ехали охотник Чагдар, Фёдор Кузьмич, Переваловы и погонщик Баир. За ними — профессор Тюрин. Замыкали экспедицию следопыт Очир и охотник Тензин.

Баир ехал в полном отрешении от всего. Вяло покачивался в седле, иногда так наклоняясь вбок, что, казалось, неминуемо упадёт, но всё же удерживался в стременах. Он уже не плакал, не причитал. Мутным взглядом смотрел на загривок лошади. Потом затянул красивую, переливчатую мелодию. Его голос, простой, тихий, звучал по-таёжному одиноко, уводил вглубь Восточного Саяна. С тех пор, как в эти края проник человек, они видели много смертей — и жестоких, бесчестных, и томительно-печальных.

Yнгын дайдаар, хангай тайгаар нэмжыгшэ
Улзы Буряад — манай нангин Yлгы.
Сэлмэг сарюун, сэнхир номин шарайшни
Сэдьхэлдэмнай хэзээдэшье зулгы.

— О чём он поёт? — спросил Артём у папы.

Сергей Николаевич пожал плечами.

— Брусничный дух, черёмухи дыханье. Лилового багульника настой. Я не дышу, а пью благоуханье моей земли, равнинной и лесной, — не спеша произнёс егерь, по-русски озвучивая строки второго куплета.

— Что это? — удивился Артём.

— Красивая песня?

— Да.

— Это гимн Бурятии.

— Не знал, что гимны бывают такими, — качнул головой юноша.