Солнце восемь минут назад

– Почему? Да потому, что у него могут оказаться долги, о которых я ничего не знаю. В тех кругах, где он предпочитал вращаться, срока давности не существует. Если его кто-то еще ждет – пусть ждет. Юридически отец даже не считается безвестно отсутствующим, мы с матерью не подавали в розыск, в полицию. А в суд, для признания за ним статуса безвестно отсутствующего, можно подать только после заявления в полицию.

Он подошел к Александре вплотную:

– И кстати, Жора ничего не знает. Да и не его это дело. Так что прошу ничего ему не передавать.

Художница отступила на шаг, едва не споткнувшись. Богуславский протянул было руку, чтобы поддержать ее, но она увернулась.

– Я никому не скажу. – Она с трудом разомкнула дрожащие губы. – Но я хочу отсюда уехать. Я… Верну деньги.

– Вы испугались, – Максим произнес эти слова как будто с удовлетворением. – На самом-то деле бояться нечего. Ваше шале даже не рядом с могилой.

– Это место… Там лежит красный крашеный камень? Там, где должен быть восьмой дом?

Максим уважительно склонил голову:

– Браво. А я все думал, кто первый догадается. Совершенно верно, в плане территории заложен солнцеворот, победа жизни над смертью. Это происходит каждый год, и это неизбежно. Так что в смерти нет ничего ужасного. Все, что умирает, – возрождается. Так вы скажете мне, кто продал холст?

Оглушенная резким поворотом, Александра покачала головой. Богуславский подошел к столу, взял в руки свернутые остатки холста. Брезгливо морщась, понюхал.

– Можно забрать? – осведомился он.

– Материал куплен на ваши деньги и принадлежит вам, – ответила Александра.

– Вы, помнится, упоминали какой-то магазин в районе Кузнецкого Моста? – Максим сунул сверток во внутренний карман куртки. – Я не ошибаюсь? Вы сказали, что все закупили там?

У него был вид охотничьего пса, готового пуститься по следу. Светлые глаза сверкали, кончик носа дергался, улыбка, прежде казавшаяся ироничной, походила на оскал.

– Я очень прошу, не трогайте этого человека, даже если найдете, – бесцветно выговорила Александра. – Он непричастен к смерти вашего отца.

«Ты сама в это не веришь, – сказала себе художница, отводя глаза. Она не в силах была встречаться взглядом с Богуславским. – Мусахов знал его и всю его кухню. Откуда у него в подвале взялся этот холст? Он говорил, что его приятель сам выписывал холст из Польши. Но тогда откуда у Мусахова взялся этот остаток? Ведь он всегда торговал материалами. Может быть, и венки штамповались у него в подвале? Ты сама не веришь, что Мусахов ни при чем!»

– Понимаю, – произнес наконец Максим. – Вы все еще считаете меня бандитом. Кстати…

Он застегнул куртку, выглянул в окно.

– Я не все вам рассказал. Это было бы, кстати, интересно вашей помощнице. Судить о причине смерти можно было только по состоянию костей. Так вот, весь скелет, череп, позвонки – все оказалось совершенно цело, без повреждений. Но была деталь, которая позволила сделать одно допущение. Руки и ноги были стянуты проволокой. В зубах нашли нитки, остатки кляпа.

– Зачем вы все это мне рассказываете? – не выдержала Александра.

Максим обернулся с удивленным видом:

– Разве вам не интересно?

– Мне плохо от ваших рассказов, – тихо ответила художница.

– А рассказ окончен. – Максим развернул рулон с олеографиями, лежавший на столе, склонил голову набок, рассматривая сцену охоты. – Моего отца похоронили заживо, из-за такой вот ерунды. Из-за венки ценой в пятьсот швейцарских франков. С убийцей мне уже не удастся пообщаться. Но я ищу всех, кто может быть причастен. Я хочу увидеть всю картину, уж извините за каламбур. И спасибо за наводку.

Богуславский пошел к двери, отворил ее и постоял на пороге, разглядывая небо.

– Останусь, пожалуй, ночевать, – бросил он, не оборачиваясь. – Что-то устал. Дорога адская, потом тонну снега перекидал, а сейчас вы меня хорошо встряхнули с этим холстом. Будет скучно – заходите, у меня есть отличный коньяк.

И спустился с крыльца, не притворив за собой дверь. Александра, стоя неподвижно, слышала, как скрипит снег под его ботинками, как шумят и шепчутся на ветру огромные сосны, немые свидетели, которые многое могли бы рассказать. Больше ни единый звук не оживлял огромной тишины – ни человеческий голос, ни музыка, ни далекий лай собаки. Александра чувствовала себя погребенной заживо в этой чернильной тьме. Подойдя к двери, она увидела на освещенной веранде большого шале Максима. Тот стоял, облокотившись на перила, нахохлившись, глядя в сторону ворот, так же как стояла утром Елена. Бесконечно одинокий и бесконечно опасный.

«Мусахов не мог, не мог предать его отца, – твердила про себя художница, запирая дверь и подходя к камину. Ее бил озноб. И тут же возражала себе: – А почему не мог? Ты что, первый год в этом бизнесе, не знаешь этих людей? Если он предоставлял помещение для работы и материалы, то был причастен. И ему не хотелось лежать в этом лесу, в яме, связанным проволокой, с кляпом во рту, и смотреть, как сверху кидают землю, лопата за лопатой. Две вещи неоспоримы: этот холст был у него, и он отлично знал Богуславского-старшего».