Солнце восемь минут назад

– То, что можно потрогать, – девушка взяла со стола картонную коробку. – Пиццу забираю. На самом деле время в антропологии – самый размытый фактор. Почти всегда можно определить пол, более-менее точно – возраст и причину смерти. Ответить на вопрос «когда все произошло?» – вот что самое сложное. Особенно если нет остатков одежды. Хлопок, например, разлагается за десять лет. Шерсть – десятки лет. Чистая синтетика практически не разлагается. Вот я и удивилась, когда узнала, что вы используете такой старый холст! Он же натуральный, значит, практически сгнил. Вы бы сказали заказчику, что это выброшенные деньги.

Слегка озадаченная внезапной сменой темы, Александра покачала головой:

– Я и так ему лишнего наговорила. Тебе-то с твоими клиентами церемониться ни к чему, а мне приходится!

Нина пристально взглянула на нее, и вдруг показалась художнице намного старше своих лет.

– Ни к чему церемониться? – переспросила она. – Это вы напрасно. Смерть заслуживает такого же уважения, как и жизнь. В мертвом теле продолжают происходить процессы, да еще какие интересные! Жизнь, в ее химическом смысле, вовсе не заканчивается, а развивается, очень даже бурно. Поболтать со своими клиентами я, конечно, не могу, но пообщаться – запросто. А вот так называемые живые люди…

Глаза Нины презрительно сузились.

– Не всегда такие уж и живые. Нет, они функционируют, разговаривают, но это может быть только оболочка человека. Как пустой орех, внутри которого одна горечь, пыль. Вот здешний сторож, например.

– Жора? – изумленно переспросила Александра.

– Ну да, – хладнокровно подтвердила Нина. – После стольких лет употребления тяжелых наркотиков человек не может остаться прежним. Деградирует не только физически, психически, но и как человек вообще.

– Он… Рассказал тебе?

– Жора мне улыбнулся, хотя он старается этого не делать, и я рассмотрела его зубы. – Прижимая к груди коробку с пиццей, девушка похлопала свободной рукой по карману парки. – Зубы мне все и рассказали. Эти черные точки – кариес Левенталя, характерные изменения костной ткани в результате долгосрочного употребления героина. Вот беда, – добавила она совсем другим, озабоченным тоном, – забыла в Москве перчатки! Ночью по области обещают до минус тридцати…

За окном в резком белом свете прожектора медленно двигалась сгорбленная фигура, каждое движение которой сопровождалось визгом спекшегося снега, разрезаемого скребком. Нина кивнула в сторону окна:

– То, что он двигается, еще не доказывает, что он полноценно живет. Ладно, хватит философии! Идемте работать.

Глава 5

Проснувшись, Александра не сразу вспомнила, где находится, и в первый миг изумленно созерцала стену, сложенную из бруса, пеньку, торчавшую из щелей, синий сумрак в окне без занавесок. Опомнившись, она глубже залезла под одеяло. В спальне было тепло, но деревянный дом потрескивал от резкого перепада температур. На дворе стоял сильный мороз.

Вчера, ложась спать, Александра набила камин дровами, затем два раза вставала среди ночи и подбрасывала топливо, не столько ради себя, сколько ради постоянной температуры в помещении, где сушились холсты. Они с Ниной работали допоздна, девушка ушла в свое шале только около полуночи. Она по-прежнему безукоризненно следовала всем указаниям Александры, еще раз сбегала в главное здание – на этот раз за кухонными полотенцами, на которых художница собиралась разложить для просушки холсты. Напоследок по собственной инициативе (или по привычке) привела стол с инструментами в порядок, вымыла кисти. Но художница не могла не обратить внимание на то, что в последний час перед уходом мысли ее подручной были далеко. Нина работала молча, глубоко задумавшись, часто хмурилась. Иногда, резко подняв голову, смотрела на Александру с таким видом, словно собиралась задать какой-то вопрос, но ни разу не проронила ни слова. Ушла она, едва попрощавшись. Выйдя на крыльцо, съежилась в своей легкой парке, засунула руки в рукава и бегом пустилась по расчищенной дорожке. Снег верещал под подошвами ее высоких ботинок. Мороз стоял такой, что у Александры за пару секунд онемело лицо, и, закрыв дверь, она растерла нос и щеки, потерявшие чувствительность.

И сейчас ей вовсе не хотелось выползать из-под одеяла, хотя она легла спать в свитере, носках и спортивных штанах. В ее бывшей мастерской, в мансарде, где отопления не было вовсе, зимой стояли лютые холода, и художница привыкла спать одетой.

Александра пошарила рукой по полу, отыскивая телефон, и вдруг замерла, прислушиваясь. Внизу кто-то ходил. Она явственно расслышала шаги, затем звон кочерги о каминную решетку. «Я не заперла дверь! Наверное, Нина…» Торопливо выбравшись из постели, художница спустилась на первый этаж. На нижней ступеньке она остановилась, смущенно приглаживая слежавшиеся во сне волосы. У камина, держа кочергу наперевес, словно готовясь к драке, стоял Богуславский.

– Любите поспать? – осведомился он. Его улыбка «наоборот» была вполне приветливой. – От здешнего воздуха опьянеть можно. Все еще спят. А я заглянул проститься.