Солнце внутри

Тут только я наконец разжал кулак и выпустил тяжелый чемодан из руки. Голова кружилась, но я не мог понять отчего. От перелета ли, волнения, от невозможной красоты или мягкого аромата роз, которым был залит номер. Я подошел к столу, на котором действительно стоял свежий букет, и наклонился к нему. Розовые бутоны пощекотали мой нос, и я ладонью провел по ним и по светло-зеленой траве, которой были окружены цветы. Дома я редко покупал цветы и не считал себя особым знатоком, но я был уверен, что ничего подобного еще не видел ни в одном магазине, и уж точно не у бабулек, торгующих замученными букетиками рядом с метро. Потому что невозможно было увидеть взрыв чистой гармонии и не обратить на него внимание. Тогда мне впервые пришла мысль, что цветок может быть приветом из какого-то иного, совершенного мира. Намеком на то, что такой мир существует. Но так как вдаваться слишком глубоко в поэзию мне было запрещено, я быстро выпрямился, прошел обратно к выключателям и вновь погрузил номер в относительную тусклость.

Почти с некоторым разочарованием я отметил, что он все еще божественно красив, но тяга к поэзии у меня почти прошла. Сев в одно из кресел, я достал из кармана свои девятистрелочные часы и уставился на циферблат. Часы имели свойство быстро вправлять мне мозги при любых временных помрачениях рассудка, и я прибегал к ним как к целебному эликсиру. Стрелки стояли так, как они стояли всегда, и от этого на душе становилось спокойно. К тому же Барон говорил, что наслаждаться жизнью не просто можно, а нужно при любых обстоятельствах, только если наслаждение не переходит границы. А границы я сам для себя определил как слишком глубокое осмысление красоты и трепетное переживание прекрасного. Наслаждение должно было быть потребительским, но никак не созидательным. Так я это понимал, и Барон был более чем доволен моими душевными достижениями. К тому же Барон сам поселил меня в этот отель – в чем я более ни капли не сомневался. А это означало, что ответственность за чрезмерное любование отчасти перекладывалась на него.

Я захлопнул часы и глубоко вздохнул с закрытыми глазами.

– Все нормально, – спокойно проговорил я себе вслух, в то время как вообще-то хотелось прыгать и визжать от восторга. – Ничего меньшего я и не достоин.

Поморгав, я вытер вспотевшие ладони о штаны и взял листок, лежавший рядом с букетом на столе. Бумага была плотная и настолько гладкая, что возникала потребность ее наглаживать, как животное. Я же ограничился легким пробегом кончиков пальцев по поверхности и прочитал приглашение на первую встречу молодых журналистов, ради которой я, по сути, и прилетел, даже если мысли мои теперь стремились отнюдь не к скучным залам с еще более скучными людьми. «И невыносимо скучными разговорами», – закатил я глаза, прочитав тему обсуждения:

Журналистика в горячих точках и человечность.

«Ну, сколько уже можно мусолить вопрос этой несчастной морали? Есть хоть что-нибудь, что еще не было сказано по этому поводу миллион раз?» Я уже даже заранее знал, какие фотографии будут показываться и какие случаи обсуждаться. Заранее слышал сокрушенные девичьи голоса и вечно одинаковые доводы прожженных солнцем и опытом дядечек, по большей части желающих просто похвастаться. «Хотя вроде бы в этот раз дядечек быть не должно, – вспомнил я. – Зато будет много взволнованных девушек».

Я вдруг невольно заволновался сам и коснулся кармана, в котором лежал мобильник. И хотя я зарекался не смотреть на него чаще чем раз в полчаса, пальцы сами скользнули к нему и извлекли наружу. Новых сообщений не было. Легкое всколыхнувшееся волнение сразу опало и превратилось в деланое безразличие. Автоматически я зашел в старые сообщения и перечитал парочку последних, все цепляясь за одни и те же слова и недосказанности, заполняющие пробелы. Это был не тот мобильник, который я обнаружил той давней ночью в промозглом парижском номере, имеющем общее с тем, в котором я находился сейчас, только название. Разница между той конурой и этими элегантными апартаментами была такой же существенной, как между романтическим мальчишкой в обносках, пишущим наивные стихи, и самоуверенным, обаятельно-циничным молодым мужчиной в приталенном дизайнерском костюме. Так мне, по крайней мере, казалось.