Солнце внутри

– То есть отталкиваясь от обратного, – несколько обиженно сказал Барон. – Ну что ж… Пусть будет так. Значит, первый урок, о котором я, кстати, говорил тебе уже семь лет тому назад, ты услышал. Однако еще не до конца усвоил… Я понимаю, что на это нужно чертово время. Но услышал и принял. Так?

– Что нельзя чрезмерно привязываться к людям? – переспросил я.

– Нельзя привязываться к деструктивным отношениям, – терпеливо пояснил Барон. – А деструктивные отношения надо научиться распознавать. Это не так-то и легко. Так, значит, как мы определяем уровень деструктивности?

– По тому, плохо ли мне?

– Слишком размыто.

– По тому, что я даю больше, чем получаю? Трачу слишком много энергии?

– Лучше.

– По тому, что страдаю и тем не менее боюсь их потерять?

– Бинго! – обрадовался Барон. – Излишняя привязанность при большой затрате энергии и несущественной отдаче! Страх, Адам! Видишь? Везде он проскальзывает и портит нам жизнь. А жизнь мы не должны себе портить ни при каких условиях. Это очень на руку нашему дорогому времени.

– Мне кажется, что времени на нас так же наплевать, как нам на него, – решился я на отважное предположение.

– Это ты зря так думаешь, – отмел Барон мою идею широким жестом.

Зависла пауза, густая от переваривающихся в ней мыслей. За окном ревели моторы стартующих на светофоре машин, а внутри под спокойный треск огня шуршали крылья переминающейся с ноги на ногу Виртуэллы.

– А привязанность к вещам – это нормально? – спросил я наконец. – К достижениям?

– Превосходный вопрос! – обрадовался Барон. – Я вижу, твои мозги действительно именно то, что надо! Если вкратце, то я считаю, что чрезмерная привязанность к чему-либо – это плохо. Нам же нужна свобода! Но так как именно привязанности доставляют нам на определенном уровне наслаждение, без них не обойтись. Ты любишь хорошо поесть? Значит, ты привязан к изысканной еде. Ты – гурмэ. Ты разбираешься во вкусовых тонкостях и извлекаешь из них наслаждение. Но когда эта еда тебя одолевает, ты превращаешься в гурмана, а по-нашему – в обжору. А это уже не то. Тут меняются роли контролирующего и контролируемого. Это не должно происходить ни при каких обстоятельствах! Всегда помним, что мы – хозяева себя и всего вокруг. То же самое с одеждой. Когда ты пользуешься талантом кутюрье и таким образом наслаждаешься собой и теми возможностями, которые тебе открывает дорогая, стильная одежда, ты стоишь за штурвалом и со знанием дела ведешь свой корабль. Но когда ты начинаешь спускать все свои деньги в бутиках и проводить в них большую часть дня, ты уже, к сожалению, одержим и упустил из виду цель.

– Но… – почесал я за ухом, и Виртуэлла оттолкнулась от моего плеча и улетела в глубь комнаты. – Но невозможно же относиться прямо совсем ко всему… просто, что ли? Да, просто. Ведь это то, что вы имеете в виду, так?

– Просто, – поморщился Барон. – «Просто» – это какое-то слишком невзрачное слово. Но ладно, пусть будет просто. К чему ты не можешь относиться просто, Адам?

– Ну, скажем, то же искусство…

– О-о да! – покивал Барон, и лицо его выразило всю мировую скорбь. – Искусство – это, конечно, серьезно… А знаешь, почему оно воспринимается нами с такой серьезностью? Как нечто святое?

Я покачал головой.

– Потому что через него мы пытаемся убежать от реальности, от самих себя. Оно – практически единственный наш выход. Искусство нам дано, чтобы не умереть от истины. Помнишь?

– Нет. Что я должен помнить? – насупился я, почти физически ощущая, как на мне вырастали иголки, будто на дикобразе.

– Кто это сказал? Ну? – развел руками Барон. – Ницше! А он как раз не боялся смотреть этой истине в глаза. Один из немногих.

– Кому какая истина… – пробубнил я себе под нос.

– Нет-нет-нет! – грозно помахал Барон указательным пальцем. – Не надо тут этого романтизма! Истина у нас одна, и она сурова. И лучше смотреть ей в глаза, как и времени! Рассчитывать мы можем в этом мире только на самих себя и свою свободу. Только мы можем сделать себя неприкосновенными! Трезвый взгляд и бесстрашие – это наша кольчуга, Адам! Неужели ты этого не чувствуешь? Разве ты не хочешь быть неприкосновенным?

– Хочу, – выпалил я, хотя не до конца был в этом уверен.

Что-то во мне боролось с каждым словом Барона с неистовой силой, но, так как я твердо решил довериться ему, обратного пути мне не виделось.

– Хочу, – повторил я еще раз, скорее для того, чтобы убедить самого себя, а не своего собеседника.

Барон с одновременно тяжелым и облегченным вздохом расплылся по креслу и хлопнул два раза коротко в ладоши. Тут же из темноты вынырнула миловидная девушка с подносом, на котором покачивалась карамельная жидкость в хрустальном графине, и поставила его на круглый столик рядом с креслом Барона. Налив коньяка в пузатый бокал, она сложила руки за спиной и отплыла обратно в небытие.

– Это не Магда, – заметил я, несколько разочарованно.

– Нет, это не Магда, – подтвердил Барон, жадно отпивая напиток.

– А… почему?