Солнце полуночи

Я все еще размышлял о правильности и ошибочности предположений Шивон, когда она повернулась к Карлайлу. Но перед этим уделила мне еще одну мысль.

«Бедный парень. Наверняка Карлайл навязал ему свои диковинные привычки. Вот почему у него такие странные глаза. Как трагично – быть лишенным величайшей радости в этой жизни».

В то время этот вывод встревожил меня не так, как ее прочие догадки. Позднее – а их разговор с Карлайлом затянулся на всю ночь и не дал нам вернуться в снятые комнаты, пока не зашло солнце, – когда мы снова остались вдвоем, я завел расспросы. Карлайл рассказал мне об истории Шивон, ее увлеченности Вольтури, живом интересе к миру мистических вампирских талантов и, наконец, о том, как она отыскала странного ребенка, которому как будто было известно больше, чем может знать человек. Шивон обратила Мэгги не потому, что нуждалась в компаньонке, и не из сострадания к девочке, которая при других обстоятельствах могла бы стать чьим-то ужином, а потому, что решила, что ее клану не помешает такой талант. Это было совсем другое мировоззрение, гораздо менее гуманное, чем то, которого удавалось придерживаться Карлайлу. Мой дар от Шивон он скрыл (этим объяснялась странная реакция Мэгги на знакомство со мной; благодаря своему дару она поняла, что Карлайл о чем-то умолчал), не зная точно, как она воспримет то, что он получил доступ к такому редкому и мощному дару, даже не пытаясь искать его. Дело в том, что моя одаренность оказалась не более чем странным совпадением. Мое умение читать чужие мысли было неотъемлемой частью моего существа, и Карлайл не желал, чтобы я лишился его, – точно так же, как не хотел бы, чтобы изменился цвет моих волос или тембр моего голоса. Однако он никогда не воспринимал этот дар как ценность, предназначенную для его использования или преимущества.

Поначалу я часто задумывался об этих откровениях, но со временем стал вспоминать о них все реже и реже. Постепенно я освоился в мире людей, Карлайл вернулся к прежней врачебной работе. Пока он отсутствовал, я учился, изучал в том числе и медицину, но всегда по книгам, а в больницах – никогда. Лишь несколько лет спустя Карлайл нашел Эсме, и на весь период, пока она осваивалась, мы вернулись к затворнической жизни. Это было беспокойное время, полное новых знаний и друзей, поэтому прошло еще несколько лет, прежде чем жалостливые слова Шивон начали снова тревожить меня.

«Бедный парень… Как трагично – быть лишенным величайшей радости в этой жизни».

В отличие от ее второго предположения – опровергнуть которое было слишком легко, ведь я знал честность и прозрачность мыслей Карлайла, – эти ее слова постепенно стали отравлять мое существование. Именно фраза про «величайшую радость в этой жизни» побудила меня в конце концов отдалиться от Карлайла и Эсме. В погоне за обещанной радостью я вновь и вновь отнимал жизнь у людей, самонадеянно применяя свой дар и считая, что пользы приношу больше, чем причиняю вреда.

Когда я впервые вкусил человеческой крови, для моего тела она стала потрясением. Оно насытилось полностью, ему было как никогда хорошо. Прежде оно не чувствовало себя настолько живым. Хоть качество этой крови оставляло желать много лучшего – организм моей первой жертвы был до отказа напичкан едкими наркотиками, – обычная пища показалась по сравнению с этой кровью водой из сточной канавы. И все же… мыслями я оставался чуть в стороне от удовлетворения желаний тела. Потому не мог не замечать всю мерзость происходящего. И постоянно помнил о том, как воспримет мой выбор Карлайл.

Мне казалось, эти сомнения рассеются. Я выискивал худших среди злодеев, тех, которые заботились о чистоте своего тела, если не рук, и упивался более качественной кровью. Мысленно я вел подсчеты жизней, которые спас, действуя как судья, присяжные и палач в одном лице. И даже когда наградой за убийство мне было спасение всего одного человека, следующей жертвы в списке, разве это не лучше, чем если бы я позволил хищнику в человеческом обличье продолжать разбойничать?

Прошли годы, прежде чем я сдался. Я так и не понял толком, почему кровь не стала для меня увенчанием жизни, кульминацией экстаза, в чем была убеждена Шивон, почему я продолжал скучать по Карлайлу и Эсме сильнее, чем радовался свободе, почему с каждым новым убийством на меня словно падал груз, и так до тех пор, пока скопившаяся тяжесть чуть не искалечила меня. За годы, прошедшие после возвращения к Карлайлу и Эсме и долгой борьбы за восстановление утраченного умения владеть собой, я пришел к выводу: если Шивон и впрямь не знала ничего выше зова крови, то я был рожден для лучшей участи.

И теперь слова, которые когда-то не давали мне покоя, вели и направляли, с удивительной силой вернулись ко мне.

«Величайшая радость в этой жизни».