Солноворот

После ужина гости уселись около телевизора. Танюшка тоже была среди взрослых, она сидела рядом с бабушкой Степанидой и шептала ей на ухо:

— Это же лесорубные мащины — не интересно. Вот бы Чипполино опять показали, Очень у него хорошие песенки!

— Смотрите-ка, кто это появился? Не Жерновой? — спросил Сократыч, надевая очки.

— Это Пекуровский. — И Вера Михайловна прибавила звук.

— Зубки-то какие…

Самодовольное лицо с пышной копной волос заняло весь экран. Все было отчетливо видно: и редкие, аккуратно расставленные зубы, и косые височки, и даже легкие морщинки, сбегающие со лба к переносью.

— Да чего это он батмачит-то? — словно сама себя спросила Степанида и придвинулась к экрану.

Степаниде казалось, что этот молодой человек говорит только ей одной, и вышел он лишь для того, чтобы поучить ее, как надо сеять, как ухаживать за посевами.

А он, не стесняясь, старательно разъяснял:

— Если вышли плохие всходы, то поле следует перепахать и посеять заново…

— Шибко ты понимаешь! — сердито заметила Степанида и махнула рукой на оратора. — Пересеешь, дак скорей вырастет, что ли, лохматая голова?

Все засмеялись.

Ободренная общим оживлением, Степанида вскочила со стула и, выбросив к экрану руки, словно желая схватить оратора, сказала:

— Неладно толкуешь, парень! Не пересевать надо, тузовая голова, а подкормить.

— Так его, Степанида, так.

— Да как же, Евсеич?.. Ведь землю семенами не унавозишь, а вернешь ли эти семена при позднем-то севе — еще неизвестно.

Наблюдая за своими гостями, Вера Михайловна подосадовала на Пекуровского: давно она заметила, что тот слабовато разбирается в агротехнике, и было непонятно, почему Жерновой так упорно держится за него и даже нередко его выгораживает.

За разговорами время шло быстро. Постелив гостям, Вера Михайловна все еще расспрашивала о Ключевице, о тамошних людях, не только о взрослых, но и о детях. Ей сейчас было все интересно и в то же время почему-то немного грустно. Она ждала, вот-вот Степанида скажет что-нибудь и о Дружинине, но старуха, как назло, не вспоминала о нем. Она рассказала о похоронах Степана Волнухина, об Авдотье, которая тяжело переживает смерть мужа.

— Женщины, кончайте! — не выдержав, скомандовал Сократыч. — Дайте отдохнуть Вере Михайловне.

— Кто же нынче из района к вам наезжает? — все же, не утерпев, спросила Вера Михайловна.

— Да кто ездит? — спохватилась Степанида. — Недавно секретарь райкома был, Дружинин…

— И ведь как приехал,’ — подключилась в разговор Настенька. — Подошел ко мне и спрашивает: «А какое ты, девица-красавица, обязательство взяла?» Думает, наверно, не знаю, а я как раз и знаю. Сказала, за две, мол, с половиной тыщи борюсь. Только бы не оскандалиться, кормов-то, говорю, нет, весна поздняя. А он мне: «Озимь скармливать надо…»

— Да неужели так и сказал? — удивилась Степанида.

— Правда, вначале о хвое говорил… Хвоя-то к выпасу и подготовит коров. Да и расстройства желудочно-кишечного тракта не будет. А потом, когда осмотрел все, собрал нас в молоканку — и опять сказал: дня три-четыре, дескать, покормите и — на выпас, на озимь…

Сказал — и уехал. Мы думаем, теперь до осени не заглянет. Смотрим, через недельку опять к нам. Прибыло ли, спрашивает, молока? А где же прибудет, кормов-то нет. Тут он к нам Фонарева и затащил. И такую ему головомойку устроил. — Настенька засмеялась. — Пришлось и впрямь за озимь взяться. И молоко пошло…

— А хлеб откуда возьмем, Настя?

— И об этом говорили. Чтобы озимь не губить, на будущий год силоса, мол, закладывайте побольше. А как же? Вы думаете, молоко без кормов потечет?

— Молоко у коровы верно, на языке, — согласилась Степанида. — Был ведь Сергей’ Григорьевич и у меня как-то… Чайком угостила.— И уже тише добавила:— Заглянул в комнатку, слышь, где ты жила, Вера Михайловна. Спросил, кто же теперь-то жить здесь будет? А кто, говорю, теперь, никого нет.

Вера Михайловна, жадно вслушиваясь, с благодарностью подумала: «Все же помнит, не забывает».

Ночью позвонили. Телефон стоял на столике, рядом с кроватью, и Вера Михайловна, не вставая, взяла трубку.

Жерновой сообщил из Москвы, что в число областей, отмеченных за успешную заготовку хлеба, попала и Краснолудская. У краснолудцев есть, конечно, и недостатки, и немало их, но отметили. Это вроде как аванс.

В заключение секретарь обкома сказал:

— Надо разворачиваться, оправдать этот аванс…

7

Столица на Жернового действовала всегда благотворно. Она как-то сразу оживляла его. Здесь по-другому смотрели на него люди. И встречи здесь были не такие, как дома, — он освобождался от скованности и той официальности, которая дома вошла в норму его поведения. Здесь велись другие разговоры и споры. Люди, казалось, не замыкались в узкие рамки будничных дел и забот, а смотрели шире. Жерновой чувствовал, как от общения с ними он становился внутренне богаче. Он стремился попасть на новый спектакль, о котором горячо спорили москвичи, сходить на выставку картин художников, хотелось побывать у товарища по учебе, только что вернувшегося Из заграничной поездки.