Солдаты

-- Как, как ты сказал?! -- Гунько потемнел.

-- Погибла, говорю, товарищ старший лейтенант, батарея-то ваша. Орудий

ни одного...

-- Это кто ж тебе сказал, что она погибла? -- остановил Гунько

посыльного. -- Нет, солдат, ты так не докладывай майору... Кто дал тебе

право говорить так о моей батарее?.. Она жива и будет еще долго жить и

колотить фашистов до полного их издыхания!.. Ведь немцев-то мы остановили!

Как стемнеет, пусть повозки за ранеными приедут. Не забудь сказать об этом

майору. А санитаров -- сейчас же сюда!.. Ну ладно, беги!..

Пригнувшись, посыльный быстро побежал по траншее, придерживая сбоку

противогазную сумку, которую, видать, давно уже приспособил для хранения НЗ.

Забаровцы помогли Гунько похоронить в разрушенном блиндаже убитых.

Командир батареи кого-то искал еще.

-- Вы что? -- спросил Забаров.

-- Парторга никак не найду.

Пошли искать вместе. Искали долго. Наконец нашли.

Он лежал с оторванной ногой под обломками перевернутой взрывом пушки,

зажав в левой руке таблицу стрельбы, -- парторг был командиром второго

орудия.

-- Вчера рекомендацию мне в партию писал, -- сказал ефрейтор Печкин, и

все еще раз посмотрели на парторга. Потом Печкин и маленький, прижившийся в

батарее пехотинец разобрали обломки и осторожно вытащили парторга.

-- И салют-то нечем отдать. Ни одной пушки не осталось, -- огорченно

вымолвил Печкин.

-- Ничего, -- тихо сказал Гунько. -- Москва всем отдаст салют. Никого

не забудет.

-- Никого, товарищ старший лейтенант! -- воскликнул Аким и покраснел.

В эту минуту земля гулко вздрогнула, качнулась под ногами. Это била по

немецкой переправе пушка из соседней батареи.

-- Товарищи! -- обратился Гунько к разведчикам, когда все было

закончено. -- Вон рядом с тем подбитым немецким танком... Видите -- носом

ткнулся в какую-то яму?.. Там упал наш пехотинец. Это он поджег танк. Надо

бы посмотреть. Может быть, он тяжело ранен, а не убит...

-- Ну-ка, Ванин, ты моложе всех, -- приказал Забаров. -- Сбегай-ка.

-- Разрешите и мне пойти вместе с ним, -- попросил Аким.

-- Иди.

Сенька посмотрел на Акима, но ничего не сказал.

До танка было метров двести. Ванин добежал до него первый. Еще издали

он заметил бойца. Теперь нагнулся над ним и закричал:

-- Аким, это Фетисов!..

Фетисов шевельнулся и простонал.

-- Товарищ сержант!.. Это мы, разведчики! -- тормошил раненого Ванин.

Фетисов приоткрыл слипшиеся, тяжелые веки, узнал:

-- Вы... ребята?

-- Мы!.. Мы!..

-- Ты ранен! Понимаешь, ранен!

-- Как ранен?.. Ах, да...

Разведчики подняли его на руки, понесли.

-- Постойте, постойте!.. -- вдруг взволновался сержант, бледнея и кусая

испеченные солнцем, бескровные губы. -- А сумка... сумка моя где?..

-- На кой черт она тебе сдалась! -- не выдержал Сенька.

-- Там... там расчеты... они погибнут!

-- Ладно, товарищ сержант, -- успокоил его Аким. -- Сейчас поищем. --

Он вспомнил ту ночь, когда они застали Фетисова за исследованием минных

осколков и стабилизаторов.

Сумку нашли. Она лежала недалеко от того места, где разведчики увидели

Фетисова.

-- Большое нам спасибо, ребята!.. -- немного окрепшим голосом

поблагодарил сержант, принимая из рук Акима сумку и прижимая ее к своей

груди.

Фетисова оставили на батарее Гунько. Старший лейтенант обещал отправить

его в медсанбат вместе со своими ранеными, когда прибудут повозки.

Распрощавшись со старшим лейтенантом, разведчики стали пробираться в

расположение своей роты.

5

Утомленный день медленно-медленно подходил к концу. От Шебекинского

урочища к Донцу ползли лохматые тени, мягко и осторожно, как хирург,

ощупывая глубокие раны земли. Из леса тянулись длинные вереницы санитарных

повозок. Им навстречу шли легкораненые, некоторые из них несли перед собой,

как хлеб-соль на рушниках, белые перебинтованные руки. Дымили походные

кухни. Из артиллерийских мастерских, расположенных в лесу, грузовики тащили

отремонтированные орудия. Пылили танки, направляясь правее, где еще бой не

утихал и где противнику удалось вбить клин в нашу оборону. Живыми зелеными

цепочками текло пополнение, тускло отсвечивали каски. По-прежнему над Донцом

вились наши штурмовики. Высоко, не видимые глазом, шныряли истребители --

там, не прекращаясь, шел воздушный бой. Направлялся на передовую новый

иптап, еще не вступивший в дело. Вслед за орудиями, подпрыгивая на

неровностях, громыхало несколько походных кухонь. Ехала кухня с полным

котлом горохового супа и на батарею Гунько. Старичок повозочный резво

помахивал кнутом, понукая своих не слишком шустрых лошадок. Рядом с ним

восседал повар.

А по другую сторону реки, вслед за кровавым диском солнца,

насмотревшегося за день разного страха, за гору уползали рыжие немецкие

тягачи, волоча за собой разорванные стальные шкуры "тигров" и "пантер". В

густой пыли унылой чередой плелись тысячи раненых. Без касок, автоматов и

винтовок, они брели угрюмые и злые -- те, кто прошлой ночью орали "Хайль

Гитлер!", а теперь -- только на запад, только на запад...