Солдаты

и избаловала сильно,-- Кузьмич неожиданно обиделся, закусил ус.-- Вот идет,

шкет этакий, мимо и даже не поздравствуется. Нуль внимания!.. А того не

могет понять, что его еще и на свете не было, а я уж эту самую Советскую

власть защищал, кровь проливал за нее...-- голос его задрожал, оборвался,

глаза быстро покраснели.

-- Ну, и их черед пришел,-- сказал ветфельдшер.

-- Черед-то черед. Это все так,-- как бы согласился Кузьмич.-- Да ить и

мы опять с ними. Это, почитай, для меня уже третья большая война...

Старик умолк, пошарил в кармане, и в его руках появилась маленькая

шкатулка.

-- Супруга моя,-- вынул он пожелтевшую фотографию.

-- Уж больно молода! -- удивился ветеринар.-- Жива-здорова?

-- Бог ее знает...

-- Как так?

-- Длинная история...

Кузьмич взял у старшины фотографию, спрятал ее в шкатулку и, еще раз

поблагодарив ветфельдшера, пошел прочь.

-- Вера!..-- позвал Сенька, ускоряя шаг.-- Обожди же!..

Краснощекая толстушка остановилась, потом не вытерпела и побежала

навстречу Ванину. Она подскочила к нему и, быстро поднявшись на носках своих

брезентовых сапог, прямо с лета чмокнула его в губы.

-- Тю ты... дуреха!..-- смутился Сенька.-- Увидят же!..

-- Пусть видят!..-- сказала она с вызовом и поцеловала его еще раз.

Черные глаза ее блестели.-- Ой как же я... люблю тебя, Сеня!.. А ты... а ты

меня... любишь?

-- Вот еще глупости.

Она обиделась, надув губы, как ребенок. Сеньке стало жаль ее. Но

неопытен был в любовных делах лихой разведчик. Неуклюже обнял ее, а

поцеловать так и не решился. Пробормотал только:

-- Ох же и чудная ты... Вера!

-- Ну и пусть! -- сказала она дерзко и опять хотела поцеловать его, но

он отстранился.

-- Довольно же. Увидят, проходу не дадут. Засмеют...-- Он взял девушку

под руку.

-- А тут можно поцеловать?.. Сеня, а?..-- спросила она, когда они

оказались в лесу.

Он смутился.

-- Ну тебя к лешему... Давай лучше поговорим...

Но она все-таки поцеловала его.

-- Ну, рассказывай,-- попросила Вера.

Сенька молчал. Куда только девалось его красноречие: сейчас он не

находил, о чем говорить с подругой. А ей, в сущности, и так было хорошо.

Лишь бы Сенька был с ней. С ним хорошо сидеть и молча. Вот так... Она

прижалась к его груди и беззвучно засмеялась, счастливая.

8

Дни были долгие и одуряюще жаркие. Высоко на небе неподвижно стояли

белые хлопья облаков -- равнодушные ко всему, что творилось на земле.

Скользя между ними, подкарауливали своего воздушного противника истребители.

Сливаясь с облаками, вспухали по всему небу, как белая сыпь, небольшие

кучерявые барашки разрывов зенитных снарядов. Выстрелов самих зениток не

было слышно в общем гуле непрекращавшегося вот уже которые сутки сражения.

До летчиков же вообще не доходили грохот орудий, пулеметная трескотня,

ружейные хлопки и сердитый рев танковых моторов. Они смотрели на поле боя

сверху, и оно напоминало им какое-то огромное мирное стойбище -- и там и сям

горели костры, будто кочевники готовили пищу; клубилась пыль под гусеницами

бороздивших землю танков, словно прогоняли стада. Донец светился совсем

спокойно и приветливо,-- отсюда, сверху, не видно было солдатских трупов,

медленно плывших по воде, взбаламученной бомбами, не слышно предсмертного

зова тонущих. Летчики-бомбардировщики сбрасывали свой смертоносный груз, и

до них не долетал оглушающий грохот взорвавшихся бомб -- только видели они

высоко поднявшиеся столбы дыма и пыли.

Седьмой день невиданного сражения подходил к концу. Над иззубренной

клиньями прорывов линией фронта наступили редкие и робкие минуты затишья. До

крайности измученные непрерывными боями, черные от копоти и пыли, обожженные

солнцем, многие перевязанные наспех бинтами, бойцы отводили душу в

разговорах. Прислонившись мокрой и горячей спиной к стенке окопа и поставив

между сложенных калачиком ног винтовку или автомат, затянувшись до удушья

горьким дымом махорки и затем блаженно выпустив его через ноздри, кто-нибудь

из солдат бросал в настороженную чернь ночи:

-- Ну и дела!..

Это было сигналом для начала облегчающей душу солдатской беседы. То

угасая на минуту, то вновь вспыхивая от ловко брошенного -- точно сухая

ветвь в костер -- словца, беседа эта течет долго-долго.

-- И черти его гонят! Лезет, проклятый. Пять раз бросал нынче танки на

наш полк. Бутылок и гранат не хватило. Спасибо нашим танкистам да

артиллеристам, выручили...

-- А правее -- сказывал парторг наш -- будто еще тяжелее. Там, говорят,

у них главное-то направление, а не здесь.

-- Неужели не у нас?.. Эх, ты! А я думал, вся сила ихняя на нашу

дивизию навалилась!.. А оно вон как!..

-- И долго он еще будет лезть?

-- Долезется... Дай-ка, Иван, прикурить. У меня затухла... Долезется на

свою шею. Попадет в капкан, как в Сталинграде!

Угасали на небе звезды. Затухала и солдатская беседа. Взяв оружие,

бойцы расходились по своим ячейкам. Близилось утро.

Так наступил день 12 июля.

Восьмой день невиданного сражения начался сильной атакой немецких