Солдаты

-- Какие нынче сваты! Поди к ней, забирай к себе домой. И все тут,

живите с богом!..

Так и поступил.

К началу Великой Отечественной войны он уже окончил общевойсковую

Академию имени Фрунзе и был в звании полковника. Война сделала его

генералом. Но, став командиром дивизии, Сизов не прекращал учебы и на

фронте. Ночью, возвратившись в свой блиндаж с наблюдательного пункта или из

полков, он зажигал лампу, и до самого утра можно было видеть седую его

голову, склоненную над книгой; иногда он подолгу что-то вписывал в общую

тетрадь, которая всегда лежала рядом со стопкой книг и журналов. Более же

всего, казалось, любил генерал солдат и сам с гордостью называл себя

солдатом, вкладывая в это слово большой смысл. И генерал сурово наказывал

своих подчиненных за невнимание к бойцу. Командиры это хорошо знали и, придя

к генералу на доклад, не забывали сообщать о солдатах -- об их обеспечении,

настроении, выучке. Сизов любил встречаться с красноармейцами. Он говорил:

-- У солдат нам, начальникам, есть чему учиться.

И он учился у них, подолгу беседуя с бойцами.

Вот и сейчас генерал неторопливо расспрашивал Шахаева о том, что

увидели разведчики в тылу у немцев и как они уничтожили мост.

Рассказывая обо всем этом генералу, Шахаев не забыл сообщить и о

замеченной большой колонне немецких механизированных войск и о

необыкновенной ширине гусениц немецкого танка, следы которого разведчики

увидели в лесу.

-- Не забудьте написать об этом донесение в штаб армии,-- напомнил

Сизов майору Васильеву, вызванному в солдатскую землянку вместе с

лейтенантом Марченко.-- А на разведчиков дайте представление о награде.

Уварова, посмертно,-- к ордену Ленина. А сейчас, товарищ Марченко,--

приказал он лейтенанту,-- пусть разведчики пройдут в мой блиндаж. Там им

приготовлен обед.

Распрощавшись с солдатами, генерал вышел.

Разведчики поспешили к генеральскому блиндажу.

Еще издали острый нюх Ванина уловил соблазнительный запах жирных щей и

котлет, доносившийся от генеральской кухни. Он потянул воздух носом и,

довольный, проговорил:

-- Мишка Лачуга для нас старается. Повар генеральский.

Подойдя поближе, Семен увидел возле кухни, установленной в кузове

машины, хлопотавшую румянощекую девушку. Ее круглые руки с засученными выше

локтей рукавами проворно орудовали вилкой и кухонным ножом. Голенища

брезентовых сапожек плотно обтягивали икры ее полных и упругих ног.

Заметив разведчиков, девушка откинула назад с полного раскрасневшегося

лица густые мягкие локоны и приветливо улыбнулась.

-- Проходите, товарищи, мы вас ждем,-- сказала она, нимало не смущаясь

от нахально устремленных на нее светло-зеленых Сенькиных глаз.

"Везет же этому Лачуге",-- подумал про повара Семен. Он не отрывал от

девушки тоскующего взгляда. Ему нестерпимо хотелось поговорить с ней, и он

вскочил бы в кузов, но в это время из блиндажа вышел адъютант и позвал

разведчиков к столу.

Сенька сокрушенно вздохнул и пошел в блиндаж. Во время обеда он

неотрывно смотрел на девушку, как только она появлялась у стола, и ему даже

показалось, что однажды она задержала на нем свой взгляд.

После сытного обеда разведчики возвратились в свою землянку. Семен

чувствовал себя самым счастливым человеком: от ожидания высокой награды,

обещанной генералом, и от ласкового взгляда девушки.

-- Знаете, хлопцы, что теперь будет? -- начал он.-- Как узнают, писем

мне пришлют уйму!.. Точно депутату Верховного Совета! Вот увидите. У меня

родни -- вся Саратовская область. А наградами, как известно, я ее не

очень-то баловал... Так что придется тебе, Аким, за секретаря моего побыть,

прочитывать все письма да ответы давать как полагается: "Так, мол, и так,

Матрена Ивановна, гордимся вашим сыном или там племянником, поздравляем,

мол, вас с таким геройским орлом", ну, и так далее, все как нужно... Узнают

все о награде, и тогда...

Семен задумался: он не знал, что будет тогда.

Стояла тихая ночь. Сквозь маленькое оконце блиндажа луна просунула свое

вздрагивающее бледное лицо и бесцеремонно уставилась на бойцов.

-- Давайте, ребята, споем. Нашу любимую! -- предложил Ванин и, не

дожидаясь ответа,-- был он хороший запевала,-- затянул звонким, высоким

голосом:

Бьется в тесной печурке огонь...

Остальные дружно подхватили:

На поленьях смола, как слеза,

И поет мне в землянке гармонь

Про улыбку твою и глаза.

Не пел только Шахаев. Задумчивый и тихий, он сидел у окна, и лунный

свет играл на его посеребренных сединой волосах. Он прислушивался к

рокочущему басу Пинчука, немного трескучему, но в общем приятному голосу

Акима и, как всегда, застенчиво улыбался. В другое время и в другом месте

пел и Шахаев. Чаще -- свою, бурятскую песенку. Черные продолговатые глаза

его при этом останавливались на каком-нибудь предмете. Голос сержанта звучал

то плавно, то делал крутые изгибы, то вдруг обрывался, потом, после минутной

паузы, снова звучал, но еще сильнее. Шахаев никогда не пел вместе со всеми в