Союз и Довлатов (подробно и приблизительно)

Люди из синей «Волги» тормозят такси. Потом неожиданно отпускают. Бродский с Ефимовым, подтверждая высокий уровень подготовки, отпускают таксиста и пересаживаются на автобус, который едет в аэропорт. Там они снова видят преследователей из «Волги». Старший знаками отправляет подчиненных искать изобретательных беглецов. Ну а дальше сцена, без которой не обходится ни один приличный шпионский роман или фильм:

Потом поворачивается, видит нас за стеклом, застывает.

Минуту мы смотрим друг другу в глаза.

Читать отрывок, конечно, следует под великолепную музыку Эннио Морриконе из «Профессионала».

Поблагодарим автора за экшн и не будем никак оценивать достоверность изложенных событий. Наверное, Бродский действительно хотел съездить к Басмановой в Москву.

На какой-то момент Ефимов, пишущий мемуары, сам заряжается энергией эпизода. Теперь перед нами несгибаемый боец. Вот он беседует с другим таким же отчаянным, обсуждая вызов в КГБ по делу Марамзина:

В конце концов мы с Даром пришли к выводу, что нас обоих – двух литературных смутьянов – хотели просто припугнуть, чтобы мы вели себя тихо на предстоявшем отчетно-перевыборном собрании в Союзе писателей.

«Подельники» вспоминают, как они «прокатили» на выборах Олега Шестинского. Напомню, раньше Ефимов приписывал заслугу в недопущении обкомовской креатуры Вахтину. С другой стороны, требовались дружеские усилия многих. Отдам должное автору – героических эпизодов немного, Ефимов быстро приходит в себя, тональность меняется.

Вызывают доверие сцены проталкивания текстов в столичные издания. В «родной» журнал «Юность» Ефимов приносит кусок из романа «Зрелища» – повесть «Лаборантка». Сразу скажем, никто не устраивал интимные ужины, посвященные автору и его творению. Повесть получила одобрение заведующей отдела прозы, но требовались визы двух заместителей главного редактора. Начались хождения и разговоры:

– Здравствуйте.

– А, Игорь. Здравствуй, здравствуй. Ты чего?

– Да вот вы обещали прочесть мою повесть.

– Когда?

– Еще два месяца назад.

– Ну уж, не говори. Наверное, две недели.

– Две недели назад вы сказали мне зайти через две недели. Но это было уже пятый раз.

– Вот поди ж ты, как замотался. А все венгры. Слышал, наверное, – декада венгерской литературы сейчас, заседания, встречи, отчеты, переводы. Газету прочесть некогда, не то что рукопись.

Ефимов описывает процесс «выхаживания» текста. Рукопись одобрена, журнал принял ее, но вопрос о сроке выхода номера с повестью открыт. При необходимости редакция сдвинет ее «на подальше», отдав страницы другим, нужным материалам. Ефимов в Москве величина относительная. Ленинградский прозаик не из первого десятка, крепкий «середняк», от которого столичные издания не ждут шедевров. Печатать можно, но можно и не печатать. Пренебрежения к автору нет, но присутствует некоторая «свобода в общении». Приходить и напоминать – правила игры, не прописанные, но соблюдаемые авторами. Правила вырастают из невидимой «табели о рангах». Кому-то достаточно позвонить, а кому-то редакция звонит сама, напоминая, что читатели ждут обещанной встречи с произведением любимого писателя. Средний же автор обязан ходить, вежливо справляться, быть выдержанным, «на позитиве». Вспомним еще раз чернильницу Марамзина. В отличие от своего несдержанного товарища Ефимов следовал правилам. Делал он это осознанно, хотя и с оговорками:

Гордость была непозволительной роскошью. Конечно, можно было бы махнуть рукой на литературную карьеру, вернуться к инженерству. Но это означало бы не просто утрату всех писательских льгот и привилегий (поликлиника, книжная лавка писателей, дома творчества, заграничные командировки, право на дополнительную жилплощадь). Это означало бы конец писательства вообще. Ибо на четвертом десятке не было бы уже сил писать по вечерам, после работы, как это удавалось в двадцать лет.