Союз и Довлатов (подробно и приблизительно)

Да, рассказ не уровня Коваля или Голявкина, но и цель его иная. Мне кажется, что это рассказ, несмотря на его «коммерческий» характер, с определенным подтекстом. В то время Довлатов сам готовил сюрприз для коллективного папаши Жирардо, в котором раздает долги с процентами даже тем, кто не числился в его кредиторах. Имя сюрпризу – «Невидимая книга». В ней он впервые обкатывает на практике прием, ставший основой его стиля, а может быть, и жанра. О нем он пишет в очередном письме Елене Скульской:

Мне кажется, основные нынешние лит. тенденции – документ и свободная манера. Их надо увязать. Далекие тенденции рождают поле, напряжение.

«Увязывает» Довлатов вдали от читательских глаз. Мы знаем с точностью до дня, когда закончилась его работа над повестью.

Последняя страница «Невидимой книги»:

Двадцать четвертое апреля семьдесят шестого года. Раннее утро. Спят волнистые попугайчики Федя и Клава. С вечера их клетку накрыли тяжелым платком. Вот они и думают, что продолжается ночь. Хорошо им живется в неволе…

В копилку же официальных публикаций писателя можно добавить три юморески в «Авроре», одну из которых – «Дозвонился» в № 10 за 1975 год – автор самокритично в письме назвал «маленьким говняным рассказиком». Тут, конечно, сразу вспоминаешь сановного Данчковского-Минчковского из «Чемодана» и его аналогичный по содержанию отзыв. Для автора публикация юморесок уже не путь к нормальному писательству, а способ просто заработать несколько десятков рублей.

Кроме «прозы» выходит несколько рецензий. Самая первая – отзыв на сборник Нины Петролли «Первое лето». Рецензия в «Звезде» по времени параллельна «маленькому рассказику» – явный результат планового обхода ленинградских редакций после возвращения из Таллина. Книгу Довлатов оценивает двойственно. К минусам он относит явную подражательность и склонность к шаблонам:

Перечитайте этот абзац: «…Ночь была теплая, ласковая.

И небо распахнулось во всю ширь. Вечное, не зависящее ни от каких людских войн…» Знакомый мотив? Ну, конечно же «Война и мир», раненый Андрей Болконский на поле сражения… Дальше:

«– Эх! Черт возьми! Можно еще жить на этом свете, если есть трава звенящая!..»

Припоминаете? Разумеется, Достоевский, «Братья Карамазовы», Иван, клейкие листочки. И еще:

«Вырастить бы цветок небывалый! Такую красоту, какой еще на земле не было… Разве плохо память по себе оставить? Да еще красотой…» Опять затертая интонация, выщербленная тысячами перьев.

И наконец, банальное до пошлости:

«До чего же интересная штука – жизнь!»

Кажется, что после такого суровый рецензент предложит автору выйти из литературы. В духе Фаины Раневской. Но неожиданно Довлатов обращает внимание на то, что перевешивает и подражательность, и банальность: автобиографичность, «насыщенность памяти» деталями, которые преодолевают литературность многих текстов Петролли. Блокадный Ленинград. Героиня заходит в пустую ленинградскую квартиру:

Пол с выщербленным паркетом. Видно, люди тут жили честные – рубили мебель, а паркет не жгли…

Заканчивается рецензия осторожным оптимизмом в отношении писательского будущего автора:

Как сложится ее дальнейшая писательская судьба? Найдет ли Петролли в сегодняшнем, будничном, такой же добротный и выразительный материал? Читатель ждет ее новых книг. В лучших рассказах Нина Петролли заявила о себе как способный литератор.

Увы, даже эта осторожная оценка оказывается чрезмерной. Нина Петролли умирает в 1978 году, за несколько месяцев до эмиграции Довлатова. Уже написанные или неоконченные вещи – рассказы, повести, роман – так и остались неопубликованными. Наверное, скромная по объему рецензия Довлатова – единственный «развернутый» отклик на ее творчество.