Содержанка для президента

Ближе к двенадцати я поняла, что он не приедет. Но еще не хотела в это верить. Ведь еще не поздно. Совсем. Бывало, он приезжал и в три часа ночи, и под утро. Но внутри меня уже начало подтачивать разочарование и какая-то отвратительная тоска. От нее ныло в груди, и запах ужина уже казался мерзким, а сами блюда дурацкими, неудачными и сервировка убогой.

В полпервого я вышла в коридор и, обхватив себя за плечи, прошлась к парадному входу, отворила дверь и посмотрела во двор. Тоскливо, пусто и холодно. Тишина, шуршит ветер в деревьях, дорога совершенно пустая.

Вспомнилось, как кто-то сказал, что вечером Петр занят, и в это время ему лучше не звонить.

Это был первый раз, когда я вспомнила обручальное кольцо на его пальце. Вспомнила, как оно аккуратно сидит на своем месте и поблескивает ехидным, злорадным блеском, говоря мне о том, что этот мужчина никогда не будет моим. И я вдруг представила их вместе. Ее… пока что без лица, но чем-то похожую на Эллен в молодости, и его. Как они держатся за руки, ужинают вместе, смотрят телевизор, разговаривают и смеются.

Их дом уютный, там горит свет и тоже пахнет едой, потому что она приготовила ему точно такой же стол. Они пьют вино… и он становится позади нее, кладет руки ей на плечи и наклоняется, чтобы поцеловать ее в шею. Им хорошо вместе и… он никогда не назовет ее вещью или подстилкой.

Глаза обожгло слезами, и я быстрым шагом вернулась в зал. Первым желанием было стряхнуть все со стола, но я заметила бутылку с вином. Схватила штопор. Долго пыталась открыть. Не вышло. Выскочила обратно в коридор.

И наткнулась на Глеба, снующего там с рацией. Ночной обход.

— Глеб? Вы мне очень нужны!

От неожиданности он встал как вкопанный. Он смотрел на меня, и я видела, как вспыхнули его глаза, когда взгляд остановился на моих обнаженных плечах и глубоком декольте. И мне это понравилось. Ощутить себя красивой, ощутить, что кто-то не смотрит на меня, как на вещь.

— Я не могу открыть бутылку с вином. Поможете мне?

— Да… только у меня обход.

— А вы быстро. Откройте и все.

Наверное, это называется строить глазки. Когда вот так взмахиваешь ресницами, вначале опустив взгляд, и прикусываешь нижнюю губу. То ли смущенно, то ли… то ли соблазнительно. И видишь в ответ, как он отводит свой взгляд, как прячет рацию и послушно идет в зал.

Ловко откупорил бутылку и даже налил вино мне в бокал, а когда собрался уходить я неожиданно для себя предложила.

— Не хотите со мной поужинать?

— Не понял. Что сделать?

— Поужинать. Иначе все испортится. — нервно сказала я. — Все это жаркое, драники, тушеная капуста, фаршированные помидоры. Все… к черту испаршивется. Поешьте, а потом все обойдете.

Я нагло схватила его за рукав и потащила к столу.

— Вы что? Нам не положено! Мы только на кухне в свое время. Марина Алексеевна. Нет. Вы что?

— Ничего. Вы же меня охраняете, да? Вот я хочу своего охранника накормить. Имею право. Почему бы и нет. Никто не узнает. За вами же не следят.

Я тащила его насильно, пока не усадила на стул.

— Ешьте. Вот картошка, мясо. Вам положить помидоры? Там внутри рыбный паштет с яйцами и майонезом. И капусточки.

Я накладывала ему в тарелку и чувствовала, как пылают у меня щеки, как я готова взорваться, как меня всю трясет от понимания, что никто не приедет, никто не увидит этот проклятый ужин, и сегодня он отправится в мусорку. Не приедет, потому что он там не один… вот почему нельзя было звонить. Он с ней. Со своей…

Я осушила бокал с вином до дна, налила себе еще один, глядя, как Глеб за обе щеки уминает ужин, и чувствуя злость на него, на себя и на Айсберга.

Ведь он знал, что я приготовлю ужин. Ему сказали. Знал и не остановил… Потому что на самом деле ему на меня плевать.

— А вы давно работаете у… у Петра Ростиславовича?

— Около пяти лет. Два года я работал в резиденции, потом меня перевели сюда. Говорят, это место для избранных, для тех, кому ОН доверяет.

Сказал с гордостью и отломил тонкий французский хлеб.

— Глеб… вы ведь можете говорить мне правду, да? Вам ведь не запретили?

Он кивнул с полным ртом и быстро наколол на вилку мясо и картошку.

— А… а Петр, почему ему нельзя звонить в пять вечера? ВЫ же там работали… вы все знаете.

— Потому что в это время у него ежедневное совещание.

Совещание? Значит, совещание. Мне вдруг стало намного легче, и я даже смогла выдохнуть и сделать глоток белого вина. Оно приятно согревало вены и раскрепощало. Я вдруг захотела узнать больше, и мне показалось, что сегодня Глеб будет более разговорчивым, чем всегда.

— А после совещания чем он обычно занят?

— После совещания он проводит время с семьей. По вторникам и по пятницам у них так заведено.

— С семьей…, — повторила я и сдавила бокал двумя руками. И накрыло уже с новой силой да так, что перехватило горло и все картинки пронеслись перед глазами только уже намного ярче. — У них там что все по расписанию?