Содержанка для президента

— Кому она на хер нужна, прошмандовка?!

— Не бить!

Пока они спорили, я ударила одного головой в бок, а потом врезала по ноге и хотела побежать, но меня сцапали за волосы и свалили на асфальт.

— Она по-другому не понимает! Сумку дай! Дай ее сюда! — тот, что назвал меня прошмандовкой, ударил ногой по руке, наступил мне на пальцы, но я крепко держала ремешок. Мне казалось, что если я еще немножко продержусь, то кто-то услышит и придет на помощь.

Меня ударили по ребрам уже сильно, потом еще и еще, пока в глазах не потемнело, и пальцы не разжались.

— Я сейчас юбку на голову подниму и трахну. А ты подержишь. Красивая тварь! У меня встал!

Рванул ткань, потащил на себя за шиворот, раздирая платье на груди.

— Ты что, бл*! Отпусти ее! Сумка у меня!

— А что? Смотри, какая сочная. Я давно…

Он начал выкручивать мои руки вверх за голову, наваливаясь всем телом сверху.

— Вые*у тебя, шалавка! Давай, раздвигай ляжки!

Царапает по бедрам, ноги насильно в стороны разводит. От истерики и ужаса я уже ничего не вижу. Только вою и плачу.

— Идет кто-то! Давай! Быстрее! Хватит!

— Сука! — ударил снова по лицу ладонью. Так, что голова назад отклонилась. — Повезло тебе!

Я, кажется, закричала, но мой крик потонул где-то в темноте подворотни. Я услышала, как они уходят.

От отчаяния и боли зарыдала, поползла на счесанных коленках в сторону дороги, чувствуя, как пульсирует боль в голове и под ребрами, как мне тяжело дышать и плакать, как саднят разбитые губы. Когда все же доползла до тротуара, выискивая глазами таксиста, но так его и не увидела. Ко мне бежали какие-то люди, а я упала на асфальт, перевернулась на спину и посмотрела в очень синее яркое небо. Такое же яркое, как глаза Айсберга… когда он смотрел на меня в моих мечтах. Оказывается, у меня были о нем мечты. Маленькие, глупые мечты, в которых он нес меня на руках на постель и любил среди лепестков роз. Любил… в моих мечтах я хотела, чтобы он меня любил.

Но… в этой жизни нет никого, кто испытывал бы ко мне хотя бы сочувствие, не то, что любовь.

Мне показалось, что в этот момент я вся сломалась. Как будто из меня вытащили батарейки, и все силы закончились. Очень захотелось выключиться окончательно. Насовсем.

Врачи скорой клали меня на носилки, щупали пульс, что-то спрашивали, а я только плакала и отрицательно качала головой. Разбитые губы больно саднили, голова стала чугунной, и я, кажется, уснула. Потому что вокруг вдруг стало очень темно.

Я лежала, отвернувшись к стене, и смотрела на свело-бежевую краску. Возникло желание поцарапать ее ногтем, как в детстве, чтобы отковырять пару кусочков. После осмотра врачей мои ссадины помазали мазями, отвезли на рентген, ощупали со всех сторон и поздравили с тем, что я отделалась легким испугом, ушибами ребер и парой синяков. Предложили пойти в полицию и написать заявление.

Я бы пошла… только вместе с сумочкой у меня украли и мои документы, и карточку, и деньги. Я даже не знаю, как теперь все это восстановить. Мне просто страшно, что, когда меня выпишут, я останусь на улице… а у меня даже обуви нет. В больницу привезли без одной туфли. Пальто вываляно в грязи, платье разорвано.

По ночам, когда боль в ребрах стихала, а сон так и не шел, я думала о НЕМ. Запрещала себе, не хотела и все равно думала. Нет, не о том, как мне круто жилось в его богатом доме, не о том, как вкусно меня кормили, в отличие от пресной больничной еды, а просто о нем. О его глазах с поволокой и длинными ресницами, о его тяжелых веках и густых бровях, о его крупном и ровном носе, о полных губах, пахнущих виски и дорогими сигарами, о его волосах густых и жестких на ощупь, о том, как они скользят под моими пальцами, когда я в них впиваюсь, выгибаясь от наслаждения.

В груди тоскливо заныло, и мне ужасно захотелось его увидеть. Чтоб посмотрел своими равнодушно-демоническими глазами, обжег своим холодом и властно приказал раздеться. Но этого никогда больше не случится. Я нарушила договор, я не стала для него тем, кем он хотел меня видеть… Дура я, наверное… ужасная дура. Вспыльчивая, дикая. Мама всегда говорила мне, чтоб держала себя в руках, и Нинка говорила.

«Ты бы промолчала, Марина, язык прикусила» и мазала ссадины от пряжки ремня отчима у меня на плече или на спине. Не умела я молчать… смиряться не умела. Жил во мне какой-то маленький дьявол и не хотел он становиться на колени.

Пальцы вывели на стене слово «Айсберг», и на глаза навернулись слезы. Как сильно мне бы хотелось быть для него не содержанкой, не вещью, не просто телом с отверстиями… а любимой. Я представляла себе, как познакомилась бы с ним где-то в кафе или на набережной в этом огромном красивом городе, и наш роман начался совсем по-другому. В моих фантазиях он бы смотрел на меня иначе и говорил мне на ухо нежные слова, а я бы готовила ему обед, пришивала пуговицы на рубашку, завязывала по утрам галстук и провожала к машине. У нас бы было все красиво, как в книжках, или просто, как у нормальных людей.