Сочинения в 2 т. Том 1

— Во-первых, в генералы я произведен совсем недавно. Во-вторых, я так понимаю, что до сих пор было только начало боевых дел. Большие, решающие дела еще впереди. Эта война, с ее коварной внезапностью, рухнула на нас обвалом, как где-нибудь на Кавказе, случалось, рушилась на мирное селение скала, весом в миллионы и миллионы тонн. Сначала мы выбирались из-под обломков скалы. Затем расчищали дорогу. Потом, осмотревшись, собрав силенки, двинулись дробить и ворочать эти обломки, а там, где они глубоко зарылись в землю, взрывать их или закапывать навеки. Трудная работенка, жаркая, и ей, как и положено солдату, я отдаю всего себя. Вернее сказать, в меру душевных сил и способностей возвращаю свой долг. Это долг — Родине, Партии, армии, которая меня воспитала, где командиры, воспитатели — коммунисты. Понятие Партия для меня конкретно, связано с моей биографией, со всеми ее ступенями. Я говорю — Партия, и передо мной возникают образы людей, суровых и добрых, строгих и милых, принципиальных и отзывчивых. Я был беспризорником. Они меня заметили и подняли. Приласкали, приодели, усадили за парту. Когда они произносили слово — рабочий, оно звучало возвышенно. Это благодаря им я захотел стать рабочим. А благодаря моим товарищам — новороссийским рабочим, я стал солдатом, курсантом, командиром. Вот, собственно, и вся биография, а ее фронтовая часть вам, наверное, известна.

— В Новороссийске и сейчас у вас есть друзья?

Он отодвинул ящик стола, осторожно достал перевязанный тесемочкой бумажный сверток.

— Видите, сколько?..

И развязал тесемочку. На скатерть посыпались разноцветные конверты, открытки, самодельные «треугольники», фотографии, вырезки из газет.

— Все это почта из Новороссийска. Мне она особенно дорога, и я ее храню. — Он взял листок почтовой бумаги, исписанный четким округлым почерком, развернул, прочитал вслух: «Дорогой Вануня, ты ли это? Некоторые у нас на поселке „доказывают“, что ты — это не ты. Ну, не смешно ли? Вчера я увидела в газете твою фотографию и на всю читальню закричала: „Ты, Вануня, ты!“…»

Он бережно свернул письмо.

— Знаете, кто пишет? Будто сама молодость! Давняя подружка, славная дивчина, мы вместе работали на заводе «Пролетарий». Она была инструктором комсомольской организации цеха и вручила мне путевку в Одесскую пехотную школу. Я и теперь, нет-нет, да и вспомню, как провожали нас, группу заводских ребят, комсомольцы «Пролетария» — в люди. Помнится, она так и сказала: «Провожаем вас в люди, ребятки, в большие люди с надеждой, что будем гордиться вами…»

Далекий Новороссийск, завод, штормовое море за молом порта, рыбацкие зори на баркасе, выезды за город всей дружной бригадой бондарного цеха — все это было для Ивана Даниловича словно бы совсем недавно. Он с увлечением вспоминал и мастера цеха, и друзей подмастерьев, и как защищал «диплом» на звание бондаря, а потом вдруг увлекся автомобилем и стал шофером, да и не верилось, что с той поры пролетела половина прожитой жизни — восемнадцать лет!

Постепенно и незаметно наша беседа приняла ту непосредственную доверительность, когда не следует задавать вопросов, переспрашивать и уточнять; вероятно, у каждого человека бывают минуты особой душевной тишины, в эти минуты ему самому интересно оглянуться на пройденное и пережитое. Мне повезло «подкараулить» такие минуты у Черняховского. Позднее я осторожно беседовал с адъютантом и узнал, что Иван Данилович не любил рассказывать о себе, а особенно любопытным отвечал односложно:

— Моя биография — в анкете. Это десять строк.

Быть может, до первых дней войны это было бы и верно. Однако факты биографии, как известно, обретают значительность в связи с конкретными делами, как бы с вершины содеянного, а к тому погожему февральскому деньку, когда здесь, в тихой заснеженной Понинке, командование Шестидесятой готовило штурм рубежа Острог — Славута — Шепетовка, о боевые делах этой армии, нераздельных с именем генерала Черняховского, знала вся страна.

Нет, в десять строк теперь биография И. Д. Черняховского не вмещалась! А читатель газеты, сам воин и труженик, отец или мать воина, сын или дочь, напряженно следя за ходом нашего наступления, переживая военные сводки как собственную судьбу, в письмах, адресованных редакции, взволнованно расспрашивали о каждом мало-мальски значительном сражении, о героях, чьи имена донеслись в корреспонденциях с фронта, и, конечно, о тех, кто, выстояв на Дону и на Волге, теперь вел на Запад испытанные войска.

Писем было множество, и перечитывать их стоило душевного усилия: то рвалось из строчек сдержанное рыдание, то ярость, не знающая предела, то радость — до крика, до слез.