Сочинения в 2 т. Том 1

— Как-то приезжал ко мне один писатель: деловит, рассудителен, в любых вопросах сведущ. И только один физический недостаток: близорук, стекла очков чуть ли не в палец толщиной. Тоже расспрашивал меня о подвигах, а потом попросился на передовую. На фронте было затишье, и я разрешил. Дали и автомат, как водится. Но едва он прибыл в батальон, как противник перешел в контратаку и занял важную высоту. Примерно через час наши обошли высоту и вышибли фашистов штыковым ударом, и так, понимаете, случилось, что в сутолоке боя комбат упустил из виду гостя, а писатель волей судьбы и своей близорукости одним из первых очутился в немецком окопе на самой макушке высоты. Видно, крепко устал и присел перекурить. Тут же к нему старший лейтенант подсаживается: мол, разреши, служивый, на минутку. Я из армейской газеты: расскажи о своем подвиге. Вообще, ты слышал это слово? Объяснить или не объяснять? Писатель принял это в насмешку, обиделся. «Хорошо, — говорит, — записывайте. Подвиг — это важное по своему значению действие, совершенное в трудных условиях. А подробнее — смотрите в словаре Ушакова. До свидания!» — Он тихо, заразительно засмеялся, пристукнув кулаками по столу. — Мне содержание этого «интервью» в тот же день передали. Ну, анекдот!.. Больше я гостя своего на передовую не отпускал и не знаю, написал ли он о том эпизоде.

Сразу становясь серьезным, Иван Данилович заговорил неторопливо, строго, как бы подводя своим наблюдениям итоговую черту:

— Подвиг нельзя уложить на полочку с этикеткой. Это широкое, безграничное понятие. Подвиг совершает не только тот солдат, что бросается с гранатами под гусеницу вражеского танка, но и тот, который поражает танк из ПТР. И не только тот солдат, что лихо идет в штыковую, но и тот, что спокойно берет фашиста на мушку. Писарь или повар в батальоне, связист или санитар, неприметные работяги, которым, казалось бы, несколько легче в бою, чем другим, когда приходит их минута — совершают подвиг. Значит, подвиг — это частица той работы, которую наш воин постоянно выполняет на войне, раскрывая себя и выражая, но не всегда, нет, далеко не всегда он знает, что его дело видно и другим, и что оно — подвиг. — Он отодвинул оконную занавеску, откинулся на спинку стула, — Итак, перейдем к вашему главному вопросу?

— Вы знаете, Иван Данилович, что народ живет событиями войны. На острие этих событий какой-то рубеж, узел дорог или город. В Киеве и в пути, пока я добирался к вам, только и слышно: Шепетовка… Она перед вашей армией. Когда?..

Казалось, он не понял вопроса, и я решился спросить напрямик:

— Когда мы услышим салют в честь войск, освободивших Шепетовку?

Черняховский сидел неподвижно, откинувшись на спинку стула, и смотрел в окно.

— И вас интересует, как я намерен взять этот город?

— Кому же это не интересно? Однако есть вещи…

Он заключил твердо:

— О которых не говорят. Кстати, условимся, что и первого вашего вопроса я не слышал. Впрочем, к этим «когда» и «как» — мы еще вернемся. Несколько позднее. Пусть пройдет время.

Я спохватился, поняв, что задал наивный вопрос, но Черняховский словно и не заметил этой оплошности: он вел себя открыто и просто, с тем мягким природным тактом, который и чувствуется, и не тяготит.

Я взял карандаш, раскрыл блокнот.

— Расскажите мне, Иван Данилович, о себе. Знаю, что вы мой земляк, украинец, в прошлом рабочий, но вашу биографию в печатном виде, сказать откровенно, я не нашел.

Он сочувственно вздохнул, усмехнулся.

— А все-таки искали?

— Да, интересовался.

— Не нашли потому, что в «печатном виде» ее и не было. Меня это, впрочем, не огорчает. Разве биографию каждого полковника следует издавать массовой брошюрой?

— Но вы — генерал-лейтенант, и ваши боевые дела известны.

Он прервал меня: