Сочинения в 2 т. Том 1

Черняховский встал, принял у меня пакет, взглянул на редакционный штамп и подал мне руку. У него было крепкое пожатие и, видимо, привычка смотреть прямо в глаза. Тот задумчивый генерал тут же заторопился, взял со стула планшет и вышел. Черняховский скользил глазами по строчкам письма, сдвинув брови; как видно, что-то не понравилось ему в этом редакторском послании, которого я не читал. Рослый, стройный, почти франтоватый, с четкими, правильными чертами лица, с черными, как смоль, бровями, с упрямым и чуточку напряженным взглядом, он был строго красив.

— Вы получили трудное задание, — сказал он, откладывая письмо. — Во-первых, я не даю интервью. Не люблю и не умею. И писать следует не обо мне. Почему бы газете не рассказать своим многочисленным читателям о воинах Шестидесятой? У меня есть герои комбриги, и я дам вам «координаты», и скажу спасибо, если вы напишете о них… Берите ваш блокнот, пишите.

Я раскрыл блокнот.

— Скажите, Иван Данилович, вы слышали такую фамилию? — И назвал фамилию редактора.

Он по-прежнему смотрел строго.

— Да, что-то помнится…

— Это мой «комбриг», редактор. И «комбриг» железный. Ему не скажешь — нет. Получил задание — выполни.

Он взглянул на часы.

— Итак, условимся: вы напишете об одном отличном командире. Впрочем, завтра в десять ноль-ноль он будет здесь, у меня. А пока отдыхайте.

Я еще берег «резервы» и теперь решился двинуть их в дело:

— Разрешите, Иван Данилович, откровенно. Один солдат мне рассказывал, что вы в прошлом грузчиком в Новороссийске работали. Я в прошлом — моряк. Давайте представим на минуту, что вы по-прежнему грузчик, а я — по-прежнему моряк. И я прихожу к вам, грузчику, запросто: «Выручи, брат, по дружбе, иначе спишет меня капитан с корабля». А грузчик отвечает: «Не могу. Не знаю и не умею».

Он усмехнулся:

— И что тогда делает моряк?

— А что ему делать в отчаянии? Он спрашивает у грузчика: «Я был у тебя?» — «Да, был». — «Разговаривал с тобой?» — «Разговаривал». — «Значит, от этого ты не откажешься? И достаточно. А теперь я о нашей встрече такое напишу, что без опровержений тут не обойдется».

Он смотрел на меня пристальным, тяжелым взглядом.

— И вы способны на… такое?

— Способен.

— А если я запрещаю вам это?

— Я подчинен своему комбригу.

Прошли какие-то секунды. Мы смотрели друг другу в глаза. Ночь ему, видимо, выпала бессонная: белки глаз были немного воспалены. Вдруг какая-то прожилка дрогнула в его напряженном лице — и взгляд смягчился. Он засмеялся. Как хорошо он умел смеяться — весело и от души!

— Ну, брат морячок, — вздрагивая плечами, с усилием сдерживая смех, молвил он удивленно, — это значит — «на абордаж»? Это значит — взять командующего в «клещи»? А не много ли вы, капитан, на себя берете?

— Очень немного, товарищ командующий. Только три колонки до подвала.

— Как это понимать?

Я вытащил из кармана газету, развернул, показал, что значат три колонки. Генерал, казалось, уже не слушал: он легонько постучал в стену, и тотчас в двери появился адъютант.

Сердце мое тоскливо екнуло: что они намерены предпринять? Адъютант — сама готовность к исполнению приказа, пристукнул каблуками.

— По вашему вызову, товарищ генерал…

Как-то по-будничному просто Черняховский спросил:

— Где остановился наш гость?

— У меня забронирована квартира, товарищ генерал. Охраняется двумя автоматчиками.

— Где он столуется?

— Я уже позвонил в столовую штабных полковников.

— Разве он прибыл в штаб?

— Нет, в командировочном предписании указано, что капитан прибыл к вам, товарищ генерал, лично.

— Значит, питаться за моим столом, — строго сказал Черняховский. — Это и на дальнейшее запомните. Мой гость, понимаете?

— Есть, запомнить на дальнейшее, товарищ генерал. Разрешите указать товарищу приезжему его квартиру?

Черняховский кивнул и взял трубку телефона.

Торопливо набросив полушубок и спускаясь рядом со мной по лестнице, майор спросил уже дружески;

— А почему вы сразу не намекнули мне, что у вас особой важности письмо?

— Признаться, я и сам не читал его.

Он не поверил, усмехнулся.

— Ой ли? Ладно, это ваше дело, я должен был бы и сам сообразить.

Мы вышли на улицу села, перекрытую высокими сугробами. Яблоневый сад за плетнем, весь прохваченный инеем, цвел, как в мае. Синеватые дымки взлетали над трубами хат, и в соседнем дворе музыкально поскрипывал колодезный журавль. Неподалеку от колодца, на коньке двухскатной голубятни, чинно и вежливо рассаживались в ряд розово-пятнистые голуби, прихорашиваясь, радуясь первому яркому солнышку.