Собрание сочинений в 9 тт. Том 1

— Но я вовсе не хочу его отнимать. Я только хочу наладить все для него. Неужто вы не понимаете, что если бы я захотела, я вышла бы за него замуж до того, как привезти его домой?

— Вы, наверно, пробовали, и вам не удалось. Оттого вы и не вышли за него. Нет, нет, не возражайте, — перебила она гостью, когда та попыталась возразить, — я с первого дня все поняла. Вы за ним охотитесь. А если нет — зачем вы тут живете?

— Вы отлично знаете, что это ложь, — спокойно сказала миссис Пауэрс.

— Тогда почему вы так им интересуетесь, если вы не влюблены в него?

(«Нет, это безнадежно».) Гостья положила руку на плечо девушки. Сесили сразу вырвалась, и миссис Пауэрс снова прислонилась к кровати. Потом сказала:

— Ваша мама решительно против, а отец Дональда этого ждет. Но разве вы можете пойти против матери? — («И против самой себя!»)

— Во всяком случае в ваших советах я не нуждаюсь! — Сесили отвернулась, весь ее гнев, все высокомерие пропало, сменившись скрытым, безнадежным отчаянием. Даже ее голос, ее поза совершенно изменились. — Неужели вы не видите, какая я несчастная? — жалобно сказала она. — Я не хотела вам грубить, но я не знаю, что мне делать, не знаю… Я попала в такую беду: со мной случилась ужасная вещь. Нет, не надо!..

Миссис Пауэрс, видя ее лицо, торопливо подошла к ней, обвила рукой узенькие плечи. Но Сесили уклонилась от нее:

— Уходите, пожалуйста. Пожалуйста, уходите!

— Скажите мне, что случилось?

— Нет, нет, не могу. Пожалуйста…

Они замолчали, прислушались. Раздались шаги, остановились у двери. Стук — и голос отца Сесили окликнул ее.

— Да?

— Доктор Мэгон пришел. Ты можешь сойти вниз?

Женщины посмотрели друг на друга.

— Пойдем! — сказала миссис Пауэрс.

Глаза Сесили совсем потемнели.

— Нет, нет, нет! — зашептала она, дрожа.

— Сесили! — позвал отец.

— Скажите: «Сейчас», — шепнула миссис Пауэрс.

— Сейчас, папочка. Иду!

— Хорошо!

Шаги удалились, и миссис Пауэрс потянула Сесили к двери. Девушка сопротивлялась.

— Не могу идти в таком виде! — истерически бормотала она.

— Нет, можете. Ничего. Пойдем.

Миссис Сондерс, прямая, напыщенная, с воинственным видом сидела в кресле, и они из-за двери услышали, как она сказала:

— Разрешите спросить, какое отношение имеет эта… эта женщина?

Ее муж жевал сигару. Свет, падая на лицо ректора, лежал на нем, словно серая, выветренная маска. Сесили бросилась к нему.

— Дядя Джо! — крикнула она.

— Сесили! — резко сказала мать. — Как ты смеешь являться в таком виде?

Ректор встал, огромный, черный, обнял девушку.

— Дядя Джо! — повторила она, прижимаясь к нему.

— Ну, Роберт… — начала было миссис Сондерс, но ректор перебил ее.

— Сесили! — сказал он, подымая ее голову. Но она отвернулась и спрятала лицо у него на груди.

— Роберт! — сказала миссис Сондерс.

Ректор ровным, серым голосом сказал:

— Сесили, мы все обсудили… сообща… и мы думаем… твои родители…

Она встрепенулась, вся на виду, в этом бессмысленном халатике.

— Папочка! — крикнула она, в испуге глядя на отца.

Он опустил глаза, медленно крутя в руках сигару. Ректор продолжал:

— Мы думаем, что ты только… что тебе… Говорят, что Дональд скоро умрет, Сесили, — докончил он.

Гибкая, как тростинка, она откинулась назад в его руках, вглядываясь в его лицо испуганно, пристально.

— Ах, дядя Джо! Неужели и вы меня предали? — в отчаянии крикнула она.

9

Всю неделю Джордж Фарр ходил совершенно пьяный. Его приятель, приказчик из кафе, думал, что тот сойдет с ума. Джордж стал местной достопримечательностью, знаменитостью: даже городские пьяницы уважали его, звали по имени и клялись ему в неизменной верности.

В промежутках между взрывами пьяного буйства, пьяной тоски или веселья его охватывало страшное отчаяние, и он метался в блаженной муке, словно зверь в клетке, в медленной смертельной пытке: неуемная, тупая боль. Но, как правило, он ухитрялся всегда быть пьяным. Узкое ее тело, нагое, нежно расступается… «Выпьем, что ли… Я вас убью, не смейте к ней приставать!.. Девочка моя, единственная… Тонкое тело… Давай выпьем… О господи, господи, господи… нежно расступается… для другого… Ну, выпьем. Какого черта! Плевать мне. О господи, господи, господи…»

И хотя «порядочные» люди с ним на улице не разговаривали, но он как бы находился под защитой случайных знакомых и друзей, белых и черных, как это водится в маленьких городках, особенно среди «низшего» сословия.

Он сидел, глядя остекленелыми глазами на покрытый клеенкой стол, среди запахов жареного, в шуме и гаме.

«Кле-э-вер цве-э-те-о-от… а-ах, кле-э-ве-эр цве-э-те-от», — пел кто-то страшным, гнусавым голосом, и мелодия равномерно прерывалась тикающим, монотонным звуком, похожим на часовой завод бомбы, примерно так: «Кле-э(тик) — ве-эр(тик)„. цве-э-(тик) — те-о-от(тик)».

Рядом с ним сидели два его новых дружка, ссорились, плевались, пожимали руки и плакали под бесконечный треск сломанной граммофонной пластинки.

«Кле-э-вер цве-э-те-о-от», — повторял приторно-сладкий, страстный голос.