Собрание сочинений. Том 9

Это было в Сан-Франциско,
где укрылись мы от сыска
Си-Ай-Эй и КГБ —
русский и американка —
ночью, душной, как Шри-Ланка,
в нежной классовой борьбе.

Звал я ту девчонку «гринга».
Между наших губ искринка
возникала, стрекоча.
Мы отчаянно балдели
в ту эпоху от Фиделя,
и от Че, и ча-ча-ча.

Но напрасно наш отельчик
сладострастно ждал утечек
информации из уст.
Были занятыми губы,
и нам стало не до Кубы,
не до Кастро и лангуст.

Боже мой, как мы хотели
жить всегда лишь в том отеле,
никуда не выходя,
и сжимать без остановки
лишь друг друга, как винтовки,
и писать стихи в листовки
бородатого вождя.

И не верили мы страстно,
что стареет даже Кастро,
что не вечен СССР.
Мы конец капитализма
предрекали – в том клялись мы,
поедая камамбер.

А потом – в нешевеленьи
утром плыли мы на лени,
как на медленном плоту,
и пылинками все мифы
над левацкой Суламифью
золотились на свету.

Но история – ловушка.
Испарилась ты, «левуша».
Полуиспарился я.
Развалилась наша слитность,
все смешалось в кучу, слиплось
в ком осклизлого вранья.

В США на кинорынке
заработать на «левинке»
могут, кто не дураки.
А в Москве, как за отвагу,
тех, кто гнали танки в Прагу,
называют «леваки».

Эй, история! Куда ты?
Левые партбюрократы
в лимузинах воровато
ездят, шапки заломив.
Что осталось нынче слушать?
Порознь – скушно. Порознь – душно.
Где же ты, моя «левуша» —
сломленная Суламифь?

Переделкино, 31 декабря 2004

3. ЦУНАМИ

То ли луна нал миром, то ли лампа
в руке, чтоб разглядеть в беззвездной мгле
весь ужас мертвых пляжей Таиланда
и саванов на вздыбленной земле.

Просила ты: «Из головы все выкинь…
Поедем – ну хотя бы в Таиланд…
Хоть на неделю… Ну хоть на уик-энд», —
и был обижен твой просящий взгляд.

Мы столько лет не виделись – несметно! —
Я вдруг вообразил, что без меня
ты прилетела в Таиланд предсмертно,
но на губах ту ниточку храня.

С чего же тут произошло цунами?
Конечно, моя гринга, от того,
что Кастро, прежде так любимый нами,
споткнулся ни с того и ни с сего,
покинув сцены зыбкий пьедестал,
и в страхе осознал, что старцем стал.

И все мы в разных странах вдруг споткнулись
о трупы убиенных наповал
и поскользнулись на крови тех улиц,
куда нас никогда никто не звал.

Но точечной и точной месть природы
не может быть, как никакая месть,
и мстящие разгневанные воды
не успевают паспортов прочесть.

Вхожу я в телевизор, и по пляжу
иду, и бормочу свой жалкий стих,
и саваны глазами молча глажу,
как будто ты лежишь в одном из них.

Переделкино, 3 января 2005

Две стихии