Собрание сочинений. Том 7

Я пришел к тебе,
                            Куликово поле.
Переполнено ты колокольной болью
позабывших о звоне заржавленных звонниц
лебедой,
              позабывшей о топоте конниц.
Пахнет свежим ремонтом собор,
                                                     ну а около —
на истлевших костях —
                                      кормовая свекла.
Хорошо, что земля еще не оскудела.
Эта свекла —
                     наверное, нужное дело.
Но молчу,
                и помыслить себе не позволя,
что таков урожай Куликова поля.
Наша сила неглавная —
                                       свекла и силос.
Здесь когда-то вся нация заколосилась.
И Рублев,
                Ломоносов
                                  колосьями встали
на костях —
                   на подземном своем пьедестале.
А теперь —
                  сотни глаз детворы у Непрядвы-реки:
куликовские васильки.
В белых платьях невесты,
                                       в собор приходя по старинке, —
куликовские ковылинки.
Стал музеем собор,
                               но, как будто вначале,
здесь какой-то особенный воздух венчанья.
Приезжайте сюда, из Монголии братской араты,
вы в батыях с мамаями не виноваты.
Я хотел бы сюда пригласить
                                              из Казани Джалиля —
нас непрядвинской,
                                алой от крови, водой
                                                                  не разлили.
Куликовские ивы,
                             оплачьте со мною татарина,
                                                                     друга, поэта,
моабитского брата,
                               погибшего здесь Пересвета.
Генуэзской пехоты Мамая
                                          далекий потомок,
приезжай, итальянец,
                                   и здесь поброди до потемок.
Если б не было поля такого,
                                             где ястребы в небе,
                                                               как ввинченные,
то в Италии
                    вряд ли бы вырос да Винчи.
Мы прикрыли Европу
                                    щитами червлеными,
как прикрыли потом —
                                     двадцатью миллионами.
Не сочти с высоты своей это неправдой,
башня Эйфеля, —
                             корни твои – под Непрядвой.
Ох, какая досталась нам в жизни неволя.
Но какая нам славная выпала доля!
Вот каков урожай Куликова поля.

12

Ты почти пересохла, Непрядва.
Ну какое такое хамье
накидало в тебя неопрятно
железяки, бутылки, хламье!
Сколько было консервов открыто!
Сколько на воду лили мазут!
Может, эрою консерволита
нашу эру потом назовут?
Но стараясь вести себя тише,
их Непрядву, как символ храня,
к ней пришли на поклон ребятишки,
очищая ее и меня.
Все фальшивое не уцелеет.
Этот символ останется жив.
Символ только тогда не мелеет,
если он изначально не лжив.
С хрупким перышком перед стихами
я, по сути, боюсь одного:
чтобы тайное
                      пересыханье
не постигло меня самого.
Если тоже я символ России,
кем-то полузабытый почти,
я хочу, чтоб меня воскресили,
чтобы снова
                    прочли и прочли.
И пока еще в деле негромки,
и пока еще не на скаку,
сквозь листву проступают потомки
над Непрядвой
                        в засадном полку.
Что в запасе ты держишь, Россия?
Чьи там лица за чащей густой?
Там Бояны, еще молодые,
новый Пушкин и новый Толстой.
И шепчу я потомкам:
                                  «Я с вами…» —
у лошажьих трепещущих морд,
и я встану к потомкам под знамя,
под его
            куликовский разверт…

Липецкая область – Нижний Тагил —

Улан-Батор – Переделкино – Куликово поле,

1976–1980

1981