Собрание сочинений. Том 7

Наш моторист о мотор исцарапан.
Пляшет на шее в оленьем чехле
с отполированной ручкой из капа
нож вместо крестика,
                                   навеселе.
Эй, моторист,
                      а не давит ли шею
в бисерных брызгах
                                шнурок от ножа
утром,
           когда Селенга хорошеет,
розовой пеной под нами дрожа?
Поздно ты вздумал расшабривать втулку.
Лось мельканул,
                           да мотор подзаглох,
и моторист,
                   отшвырнув свою «тулку»,
мат унежняет:
                       «Японский ты бог…»
Что есть вкусней,
                            чем исчезнувший лось,
если убить его не удалось!
Лось в Селенгу спустился степенно.
На воду он для забавы подул,
а на рогах его – наша пена
дальше, чем выстрел из вскинутых дул.
А моторист —
                      он зарылся в моторе.
Цедит с угрюмою хрипотой:
«Ну и мотор —
                        хренота с мототою
или точней —
                      мотота с хренотой».
Шпонки летят.
                        Мы гребем опупенно.
И удаляется,
                     еле видна,
нас обогнавшая наша пена
из-под сломавшегося винта.
Вот как мы глупо себя обогнали,
вот до чего мы себя довели,
если не кем-то рожденная —
                                              нами
пена вдали,
                  ну а мы – на мели.
Рано считали мы все,
                                   что матеры
и что уже покорилась река.
Пены наделали наши моторы —
даже хватило на облака!
Но Селенга
                   как истории сцена.
Часто бывает,
                      что слава у нас —
нас обогнавшая наша пена,
ну а прославленный —
                                     прочно завяз.
Сколько я пены пустил по Вселенной.
Где эта пена —
                       как не была!
Как обогнать свою прежнюю пену,
ту,
    что предательски обогнала?
Пена —
            сомнительное утешенье,
если распорота лодка,
                                   кренясь.
Страшно и то,
                       что внизу
                                      по теченью
могут принять нашу пену за нас.
И оскорбительней едкого смеха,
если над россыпью лосьих лепех
горы еще повторяют эхо,
эхо мотора,
                  который заглох.
Эй, моторист,
                      мы на камни залезли!
Крест на груди заменил ты ножом,
только не лучше ли будет нам – если
пену свою за кормой сбережем?
Что ты мне скажешь о пенной науке,
не проронивший ни разу слезы
и на охоте
                замерзлые руки
гревший
              во внутренностях козы?
Можно ли верить нам в добрые знаки,
в то,
       что наивные стайки утят
клювы охотно суют в нашу накипь —
вдруг они все-таки не захотят?
И, посерев,
                  пожелтев постепенно,
тающе держится кое-как
нас обогнавшая наша пена,
ставшая войлоком сгнивших коряг…

13 августа 1980

«Какая мне разница…»

Какая мне разница,
когда я умру.
Я Пушкина, Райниса
с собой заберу.
Поэзия – пропасть,
поэзия – ад,
но все-таки – пропуск
из ада назад.
Мой перший найкращий
поэт был Тарас.
Он смерти накрашенной
меня не отдаст.

Я в Лете несломанно,
чтоб не укачала тоска,
схвачусь за соломинку
есенинского колоска.

Я из умиранья,
на лацкан гвоздику табидзевскую наколов,
умчусь на Мерани —
его непременно за мною пришлет Николоз.

13 августа 1980

Без хлеба нет жизни

Песня из кинофильма «Здесь, на моей земле»

Музыка Е. Доги