Собрание сочинений. Том 6

В поэзии сегодня как-то рыхло.
Бубенчиков полно – набата нет.
Трибунная поэзия притихла,
а «тихая» криклива: «С нами Фет!»

Без спросу превращая Фета в фетиш,
бубенчики бренчат с прогнивших дуг:
«Эстрада, ты за все еще ответишь.
Ты горлопанством унижаешь дух».

Дух, значит, шепот, робкое дыханье,
и все? А где набат – народный глас?
За смирными чистюлями-стихами
не трусость ли скрывается подчас?

Опасен крик. Подальше от напасти!
Что в драку лезть! Подальше от греха.
Какое скупердяйство мысли, страсти!
Не Пушкины, а Плюшкины стиха.

Идет игра в свободу от эпохи,
но, прячась от сегодня во вчера,
помещичьи лирические вздохи
скрывают суть холопского нутра.

Мне дорог Фет, хоть есть поэты лучше,
но, как на расплодившихся котят,
с тоскою натыкаюсь я на кучи
мурлыкающих сереньких фетят.

Все это лжевозвышенное фетство,
мурлыканье с расчетом на века —
от крыс и от сраженья с ними бегство
в тот уголок, где блюдце молока.

Не рождена эстрадною франтихой
поэзия,
           но нет в борьбе стыда.
Поэзия, будь громкой или тихой, —
не будь тихоней лживой никогда!

28 ноября 1971

Слова на ветер

Бросаю слова на ветер.
Не жалко. Пускай пропадают.
А люди, как листья, их вертят,
по ним, как по картам, гадают.

И мне придавая значенье,
которого, может, не стою,
слова возвышают священно
великой своей добротою.

Но если б девчонка замерзла,
беззвучно шепча мои строки,
вошла бы в меня, как заноза,
не гордость, а боль по сестренке.

И если бы кто-то печальный
в письме написал мне об этом,
письмо я не стал бы печатать
под собственным скорбным портретом,

Мне было бы важно дослезно
не то, что я понят был тонко,
а то, что замерзла, замерзла,
замерзла, замерзла девчонка.

И если бы пулями где-то
стихи мои были пробиты,
мне было бы важно не это,
а то, что ребята убиты.

Бросаю слова на ветер,
ревущий о стольких несчастьях.
Случайно – бросаю навеки.
С расчетом на вечность – на часик.

А ветер слова отнимает
и тащит на суд и расправу.
А ветер слова поднимает
и дарит им смерть или славу.

А ветер швыряет их с лета
туда, где их ждут, где им верят,
и страшно за каждое слово,
которое бросил на ветер.

Ноябрь 1971

Последняя ягода