Собрание сочинений. Том 6

В двухсотмиллионном зале
Русланова по телевидению,
и все, что глаза не сказали,
подглазные тени выдали.
Немолоды плечи и волосы,
в глубоких морщинах —
                                       надбровье,
и все же в искусстве нет возраста,
когда оно —
                   голос народа.
То церкви с размаху разламывая,
то их воскрешая старательно,
Россия
           росла
                    под Русланову —
под песни с хрипинкой,
                                      с царапинкой.
Теперь я вполне приоделся,
но все же забыть мне нельзя,
как в полуголодном детстве
Русланову слушал, —
                                  нося
валенки,
             валенки,
неподшиты,
                  стареньки.
И вот она вновь на виду,
столькое перетерпевшая,
в четырнадцатом году
солдатам Брусилова певшая.
Купец,
          стеганувший кнутом,
и голод —
               все было испытано.
Страданья артиста
                              потом
становятся праздником зрителя.
Поет,
        как свершает обряд,
поет,
       как в избе у окошка,
и слезы над ликом горят,
как горестный бисер кокошника.
И мы отстоим тебя,
                               Дон,
и мы отстоим тебя,
                               Волга,
от пошлых эстрадных мадонн
всемирно безликого толка.
Не выдадим песню свою,
как мы отстояли навеки
в Отечественную войну
отечественные реки,
когда мы с «Ура!» громовым
и с песнями в глотках рисковых
рванули вперед,
                          на Берлин
из страшных снегов подмосковных —
в валенках,
                  в валенках,
в неподшитых,
                        стареньких…

15 июля 1971

Он любил тебя, жизнь

Он лежал, Марк Бернес.
Шли солдаты с ткачихами Пресни,
но ни смерть, ни болезнь
не смогли отобрать его песни.
И артист, и таксист
понимали, что плакать не стыдно.
«Я люблю тебя, жизнь», —
тихо пела над гробом пластинка.
Песни жили внутри
тех, кто к гробу цветы приносили,
песни, как фонари,
освещали дороги России.
Эти песни щемят
до сих пор у Балкан и Камчатки,
и на мачты шаланд
песни тихо садятся, как чайки.
Всем стараясь помочь,
он поет и поет, чуть усталый,
и про темную ночь,
и про парня за Нарвской заставой.
В чем Бернеса секрет?
Отчего его помнит планета?
В том, что, в сущности, нет
у него никакого секрета.
Пел Бернес не спеша,
пел негромко, но добро и гордо.
Голос – это душа,
а не просто луженое горло.
Вновь, пластинка, кружись,
настоящее прошлым наполни!
Он любил тебя, жизнь.
Ты люби его тоже и помни.

Июль 1971

Я написал эти совсем простые стихи на мелодию песни Э. Колмановского, используя строчку автора слов К. Ваншенкина, специально для вечера памяти Марка Бернеса, первого исполнителя и морального соавтора моей песни «Хотят ли русские войны?». Исполнить эту песню должен был тогда еще молодой Иосиф Кобзон. К сожалению, Ваншенкин категорически запретил это исполнение.