Собрание сочинений. Том 4

Не может добрый быть трусливым.
Кто трусит – тот не так уж добр.
Не стыдно ль за себя трястись вам
и забывать, что смелость – долг?!

«Добро должно быть с кулаками!..»
А где же ваши кулаки?
Вы, кто зоветесь добряками,
вы подлецы – не добряки.

Когда друзей напрасно били,
кастетом головы дробя,
вы их любили? Да, любили.
Но вы любили… про себя.

Когда их те клеймили всуе,
кому б самим держать ответ,
из доброты не голосуя,
вы удалялись в туалет.

А после, вам на удивленье,
всем неразумным напоказ,
нерасторопных, как тюленей,
поодиночке били вас.

Неужто же за столько лет
понять на шкурах не смогли вы:
кастет сильнее, чем эстет,
прекраснодушный и трусливый!

1962

«Мне нравится…»

Мне нравится,
                      когда мне кто-то нравится,
и с тем, что это нравится,
                                       не справиться.
Когда лицо я вижу чье-то доброе —
у плотника,
                  солдата
                              или доктора,
мне хочется сказать им ненарошное:
«Спасибо вам за то,
                              что вы хорошие!»
Мне нравится —
                          и тут уж не исправиться
когда мне сильно кто-нибудь не нравится.
Когда я вижу чьи-то лица подлые,
все затаенной злобы к людям полные,
то хочется сказать мне им негромкое:
«Спасибо вам за то,
                              что вы недобрые!»
Вы,
     люди-совы с душами полночными,
вы —
        лучшие хорошего помощники,
и тем,
         что вы хорошим помыкаете,
вы помогаете ему,
                            да! —
                                    помогаете!
Его устойчивость —
                               она для вас загадка.
А это —
            вами данная закалка.
И вы никак с хорошим не расправитесь
и этим —
              еще более мне нравитесь!

1962

«Профессор…»

Профессор,
                  вы очень не нравитесь мне.
А я вот понравился вашей жене
и вашему сыну —
                            угрюмому парню,
который пошел,
                         очевидно,
                                        не в папу.

Мне все подозрительно в вас —
                                                 и румянец,
и ваш анекдотик про чей-то романец,
и ежик ваш пегий с зализом на лбу.
Я
  слишком румяных людей
                                          не люблю!
И все же,
              профессор,
                               какая удача,
что с вашею рядом —
                                 товарища дача,
что вы пригласили к себе по-соседски,
что съели мы даже у вас по сосиске,
и вот,        напряженно и сумрачно тешась,
я с вами играю в настольный теннис.
Профессор,
                  ни я
                        и ни друг не забыли,
что в самое трудное время вы были
не с теми, кто бился,
                                а с теми, кто бил,
и предали тех,
                      кто талантливей был.
Профессор,
                  тут дело не в личной злобе.
Взгляните,
                 как смотрит на вас исподлобья,
угрюмо и мертвенно напряжена,
красивая женщина —
ваша жена.
А мальчик,
                 профессор,
                                  ваш мрачный мальчик,
как нервно он бьет
                             целлулоидный мячик,
как едко не верит он
                                вашим словам
и рвется отчаянно к нам,
                                       а не к вам!
Профессор,
                  мы с вами еще не сочлись.
На почве пинг-понга
                                мы просто сошлись.
Профессор,
                  ограблю я вас и ославлю.
Жену еще, может,
                            я вам и оставлю.
Оставлю жену,
                       но имейте в виду —
я все-таки сына от вас уведу!

1962

«Как ты женщинам врешь обаятельно…»