Собрание сочинений. Том 2

О, сколько стран у нас в стране!
Тянусь я к ним с чудесной жаждой,
и пью и пью их я,
                           и в каждой
хотелось побывать бы мне!
Ах, как мучительно и сладко
то те, то эти пить края!
Ах, в этом больше бы порядка!
Но позвала страна Камчатка
меня к себе,
                  и еду я!
Вот шум воды,
                       машины шумы,
и вальс на палубе притом,
и силуэт японской шхуны
в тумане сизом за бортом.
Шурша по доскам,
                             ходят пары:
врачи,
         рыбачки,
                       кочегары
и гастролер-гипнотизер…
А я один стою.
                       Позор!
Танцуют все напропалую.
Танцуют фокс,
                       танцуют блюз —
возьму и с кем-нибудь станцую,
возьму в кого-нибудь влюблюсь!
Но вот московские ребята —
ну да, конечно, из МГРИ,
и стол хотя и небогато,
но вмиг устроить мы смогли.
Они геологи.
                    Мне ясно,
что надо им и почему.
Но вот выкладывает яства,
как-то:
          леща,
                  крутые яйца —
студент-философ.
                            Что ему?
А вот сидит студент мехмата,
со мною года одного,
и добродушно и мохнато
глядит сквозь сетку грудь его.
Моя одежда потрепалась,
ботинки порваны в тайге,
но здравствуй, город Петропавловск!
Я, полный сил, приплыл к тебе.
В порту могучий грохот кранов,
рефрижераторных посуд,
и за клешни громадных крабов
с базара женщины несут.
Я вижу снежные вулканы,
над ними узкие дымки,
и вот солеными руками
жмут мою руку рыбаки.
На сопке, вздыбленной над морем,
себе и людям дорогой,
стою        на льду одной ногою
и на цветах —
                     другой ногой!
И, стоя, я лечу, как чайка,
во власти моря и зари.
А ну, бери меня, Камчатка,
покрепче, слышишь-ка, бери!
Сажай меня, ничто не пряча,
на вертолет и на коня,
вари меня в ключах горячих,
мотай на сейнере меня!
Внизу Авачинская бухта,
заря во всю ее длину.
И я стою над бухтой будто,
а вижу —
               вижу всю страну:
от небоскребов
                        до хибарок,
от всех низин
                     до всех высот.
Мои —
           Москва,
                       Зима,
                                Хабаровск,
Камчатка
               и Владивосток.
Я скроен был
                     по сей громаде.
Я не могу не быть
                            везде
одновременно —
                          в Ленинграде,
в Находке
                и Улан-Удэ.
Сей ветер
                выше всех поветрий.
Как глас пространства,
                                    он во мне.
Нельзя быть крошечным поэтом
в такой громадине-стране!

1958–1996

«Я в жизни много только пил…»

Я в жизни много только пил.
Я жил и ново, и неново.
Немного, кажется, любил
но и любимым был немного.

Боялся я всецелых чувств,
хотя без них мне было горько.
Хвалили так себе, чуть-чуть,
и били тоже полегоньку.

Я требую, и я молю.
Душа кричит и уповает:
пусть вечно любят и люблю,
а если бьют – пусть убивают.

1958

Шнурки