Собрание сочинений. Том 2

Интеллигенция
                         поет блатные песни.
Поет она
              не песни Красной Пресни.
Дает под водку                        и сухие вина
про ту же Мурку
                          и про Енту и раввина.
Поют
        под шашлыки и под сосиски,
поют врачи,
                  артисты и артистки.
Поют в Пахре
                      писатели на даче,
поют геологи
                     и атомщики даже.
Поют,
         как будто общий уговор у них
или как будто все из уголовников.
Всё приблатнилось —
                                  песни,
                                            и манеры,
поэты,
          даже милиционеры,
и наши приблатненные пророки —
как наши воплощенные пороки.

1958–1996

«Мне и везло и не везло……»

Мне и везло и не везло…
Одни, галдя, меня хвалили
и мед мне на дорогу лили,
другие деготь лили зло…
Мою дорогу развезло!
Увяз – пришел и мой черед.
Уже устал ногами дергать.
Одну лодыжку держит деготь,
другую крепко держит мед.
Твержу:
            «Не так все это важно —
ведь как-никак я на ногах»…
Но чувствую, что вязну, вязну
в знакомых, женщинах, долгах.
На почве твердой и сухой
мой друг стоит.
                        Кричу я другу:
«Скорее – ветку или руку!»
А он не слышит.
                         Он глухой.
Едва дышу.
                 Нет больше сил.
В лицо мне усмехаясь едко,
враг подает гнилую ветку:
«Я добр.
             Я все тебе простил…»
А ты —
           как поняла ты тонко
по крику страшному тому,
что не тону совсем,
                              а только
играю в то,
                 что я тону?!
Я сам!
          Безверье и бессилье, —
по жестким правилам тайги, —
я, ноги выдернув,
                           трясине
оставлю, словно сапоги!

1958

Маша

Памяти Маши Алигер

Вдоль моря быстро девочка проходит,
бледнея, розовея и дичась.
В ней все восходит… Что с ней происходит?
В ней возникает женщина сейчас.

Она у моря тапочки снимает,
вступает, словно в музыку, в него,
и все она на свете понимает,
хотя не понимает ничего.

Рассудок трезвый, безрассудства масса,
взгляд из-под чуткой челки через всех,
и – снова вниз… Все это вместе – Маша,
серьезный большеглазый человек.

И у меня пересыхает нёбо,
когда, забыв про чей-то взрослый суд,
мальчишеские тоненькие ноги
ее ко мне беспомощно несут…

Я надеваю трубчатую маску.
Плывет и Маша где-то надо мной.
Я сквозь стекло ищу глазами Машу,
среди цветов и крабов, как хмельной.

И вижу я в зеленой толще светлой
над бурою подводною грядой —
колышутся, как беленькие стебли,
мальчишеские ноги под водой.

И я плыву, плыву в подводных чащах,
плыву я, воду ластами кроя,
и я несчастлив оттого, что счастлив,
и снова счастлив, что несчастлив я.

Что мне сказать? Пусть не боится мама —
тебе не причиню я, Маша, зла.
Мне от тебя немного надо, Маша,
и очень много – чтобы ты была.

В раздумиях о вечности и смерти,
охваченный надеждой и тоской,
гляжу сквозь твое тоненькое сердце,
как сквозь прозрачный камушек морской.

1958

«Без Сталина, но не без пива…»