Собрание сочинений. Том 2

Пионерские авралы,
как вас надо величать!
Мы в сельповские подвалы
шли картошку выручать.

Пот блестел на лицах крупный,
и ломило нам виски.
Отрывали мы от клубней
бледноватые ростки.

На картофелинах мокрых
патефон был водружен.
Мы пластинок самых модных
переслушали вагон.

И они крутились шибко,
веселя ребят в сельпо.
Про барона фон дер Пшика
было здорово сильно!..

Петр Кузьмич, предсельсовета,
опустившись к нам в подвал,
нас не стал ругать за это —
он сиял и ликовал.

Языком прищелкнул вкусно
в довершение всего
и сказал, что из Иркутска
привезли рояль в село.

Мне велел одеться чисто
и умыться
                Петр Кузьмич:
«Ты ведь все-таки учился,
ты ведь все-таки москвич».

Как о чем-то очень дальнем,
вспомнил:
                был я малышом
в пианинном и рояльном,
чинном городе большом.

После скучной каши манной,
взявши нотную тетрадь,
я садился рядом с мамой
что-то манное играть.

Не любил я это дело,
но упрямая родня
сделать доблестно хотела
пианиста из меня.

А теперь
             в колхозном клубе
ни шагов, ни суетни.
У рояля встали люди.
Ждали музыки они.

Я застыл на табурете,
молча ноты теребил.

Как сказать мне людям этим,
что играть я не любил,
что пришла сейчас расплата
в тихом, пристальном кругу?

Я не злился.
                   Я не плакал.
Понимал, что не могу.

И мечтою невозможной
от меня куда-то вдаль
уплывал большой и сложный,
не простивший мне рояль.

Ноябрь 1955

Окно

На здании красивом и высоком
среди уже давно погасших окон
окно светилось,
                        да, —
                                одно окно,
от родственных по форме отличаясь
лишь тем, что не погашено оно.
Я мимо шел,
                   в себе,
                             в друзьях отчаясь,
и я подумал четко и жестоко:
«Заслуга ли, что светится оно?
Что знаю я о нем?
                            Мне неизвестна
причина света этого окна,
а интересно:
                   может быть, нелестно
честит супруга верная жена?
А может быть, грозит супруг разводом?
А может, холостяк сидит с кроссвордом
и мысль его сейчас напряжена?
Кому-то, может, бедному, не спится,
или стирает женщина белье?
А может, кто-то темноты боится
и забывает светом про нее?
Танцуют, может?
                          Свет не потому ли?
Ах, у кого узнать бы мне, спросить!..
А может, все давно уже заснули
и просто свет забыли погасить?»
Я шел.
          Себя хотел я упросить,
что не стирают там сейчас,
                                          не вяжут,
не ссорятся,
                  весь белый свет браня,
а думают о чем-то очень важном,
о чем-то очень главном для меня.

В ночь с 19 на 20 декабря 1955

1956

Глубокий снег